Григорьев пруд

Но сделать надо так, чтоб раньше времени не заметили его из окна родители. И мальчик, прижимаясь к стенке завалинки, быстро пробегает, пригнув голову, к крыльцу, осторожно поднимается по ступенькам, недовольно морщится — под ногами сильно скрипят промерзшие доски. Но вот и дверь в темные, холодные сенцы, вот и другая дверь, которая ведет в дом. Мальчик нащупывает ручку и перед тем как дернуть ее на себя, снимает с шеи шарф, чтоб галстук был виден. И тут он слышит приглушенный голос отца, несказанно радуется, распахивает дверь и, еще не видя никого — ни отца, ни матери — из-за вырвавшегося из-под ног плотного морозного клуба, громко объявил, как на линейке:

— А меня в пионеры приняли!

Никто ему не ответил. Морозный клуб рассеялся, и мальчик увидел: у стола боком к двери стоял отец, а у печи — мать, спиной к сыну. И никто из них не пошевелился, не выказал никакой радости. Может быть, не расслышали? Мальчик недоуменно смотрел то на мать, то на отца. И медленно натянул на шею шарф.

— Ты чего приехал? — спросил отец хриплым, незнакомым голосом. — Подглядеть решил... Тоже, — он повернулся к мальчику и пошатнулся.

«Пьяный», — догадался мальчик.

— Ну, чего! — крикнул отец и замахнулся. Мать схватила его за руку, но отец оттолкнул ее и шагнул навстречу мальчику. Мать забежала вперед, вскрикнула:

— Одумайся, Алексей! Сын с радостью приехал! А ты — с кулаками!

— Папа! — и метнулся к отцу, ткнулся лицом в грудь, заплакал. Рука отца опустилась на плечо, соскользнула по спине.

— Эх, ты, несмышленыш... Эх...

И, пошатываясь, вышел из дома. Мать прижала сына к себе, гладила мягкой теплой ладонью, ласково говорила:

— Не сердись, Ванюша, не надо... Не со зла он такой-то... Трудно ему, сынок... Ох, как трудно... Ты уж не серчай... Пройдет — и все уладится...

— Что с ним, мама?

— Не спрашивай, сынок... Сама не знаю... Не надо...

Мальчик не спрашивал ее больше об отце. Он ждал его весь долгий вечер. Не дождался, уснул за столом, не раздеваясь. Утром разбудил его отец. Он вернулся ночью, перенес мальчика в постель и сейчас сидел у изголовья, поторапливал:

— Скорее, сынок. Никита тебя подвезет до самой школы.

Вчерашнее словно приснилось Ванюше. Не хотелось вспоминать. Отец сам сказал:

— Извини, Ванюша, не поздравил тебя... Поздравляю...

— Ты не будешь больше, папа?

— Одевайся, а то позавтракать не успеешь.

Уехал Ванюша, с нетерпением ждал воскресенья. Дни тянулись ужасно медленно. Спать ложился пораньше, но сразу не удавалось заснуть. Читать не читалось и не тянуло играть с ребятами.

Вот и последний урок. Теперь бегом к тетке, в сенцах давно поджидают лыжи. Еще издали приметил у теткиных ворот широкие розвальни. Вбежал во двор — мать стоит, его поджидает. Остановился, сжал обеими руками ручку портфеля. Мать медленно пошла ему навстречу, кусая губы, морща лицо.

— Сынок, — еле выговорила она. — Сынок...

Упала на колени, прижалась лицом в колючий ворс пальто, запричитала:

— Ругай меня, брани... Не оберегла я отца твоего... Посадили кормильца нашего, в тюрьму схоронили!.. Одни мы теперь, горемычные!..

Сбежала с крыльца тетка, всплеснула руками:

— Да ты что, Пелагея, мальчонку-то пугаешь. Ванечка, золотко наше, — устремилась она к побледневшему мальчику. — Не слушай ты ее... Городит сама не зная что... Ну, посадили... Так по недоразумению либо по ошибке какой. И такое бывает... Вернется, никуда не денется...

— Не вернется. Чует сердце — не увижу я его, родимого, больше, — запричитала мать. — По глазам его поняла... Глаза-то все выдали, все до капельки...

— Да что ты, на самом-то деле, Пелагея... Вот беда-то какая, вот... — оставила тетка мальчика, побежала мать успокаивать, с колен ее поднимать. Ваня следом за ней сделал несколько неверных шагов и вдруг пошатнулся, все закружилось перед глазами...

Очнулся, лежит в постели, под ватным одеялом, у изголовья постаревшая мать. За окном темно, горит в углу тусклая лампочка. Приподнялся: нет ли отца? Не спит ли он рядом на кровати? Нет его, только мать одна, и по взгляду ее понял: не вернулся еще отец.

— Лежи, сынок, лежи, — тихо сказала мать. — Если можешь, прости меня, дуру. До болезни тебя довела, в постельку вон уложила.

— Где папа? — И затих: что скажет мать. Мать тяжело вздохнула, отвернулась на миг, чтоб смахнуть непрошеную слезу, потом наклонилась к сыну, зашептала, как шепчут молитву, — истово, неприкаянно:

— Вернется... Скоро вернется... Немного потерпи, сынок, совсем немного... вернется...