Григорьев пруд

Эти счеты начальник участка принес с собой в первый же день работы. Проводив изумленным взглядом Зацепина до стола, Михаил Ерыкалин выскочил в коридор, зашептал:

— Братцы, видели? Да разве это начальник, это же крыса бухгалтерская. Ну, пропали, как пить дать, пропали! Да вы только поглядите!

Шахтеры по очереди заглядывали в приоткрытую дверь кабинета и пожимали плечами:

— Нда... Это да...

А Ерыкалин, падкий на безобидную шутку, продолжал изгаляться:

— Ну, братцы, держитесь. Не так ступишь — щелчок, не так взглянешь — щелчок. Все теперь на учете будем.

...Леонтий, сцепив за спиной пальцы рук, терпеливо ждал, когда кончит щелкать костяшками Зацепин, и при каждом щелчке неприятно морщился, а внутри скапливалась злость, готовая вот-вот вырваться наружу.

— Нас можно поздравить, Леонтий Михайлович.

Зацепин сказал то, чего никак не ожидал услышать сейчас Леонтий, и потому растерянно спросил:

— Поздравить? С чем?

— С успехом.

— С каким еще успехом?! — взорвался бригадир. — А вы знаете, сколько секций поставило звено Михаила Ерыкалина?

— Четыре, — спокойно сказал Зацепин.

— А завтра будет три, а там две... И это вы называете успехом?

— Почему три? Откуда такой пессимизм?

— А все оттуда.

Леонтий подался к столу и вдруг наткнулся на пронзительно острый взгляд начальника участка.

— Я слушаю... Продолжай же, Леонтий Михайлович.

«Ага, продолжать? Это можно».

— Эти проклятые механизмы простора требуют, а где он?.. Нет его... все сдавило... Черт знает что!.. И говорить о каком-то успехе — это чепуха...

Резко повернувшись к окну, Леонтий замолчал. «Бесполезно», — подумал устало.

— Что же вы замолчали, Леонтий Михайлович? Я слушаю.

— А-а... — махнул рукой бригадир.

Все у него перегорело, и теперь хотелось одного — уйти, не видеть Зацепина. Но не сделал этого, не скинул с плеча мягкую руку подошедшего к нему начальника участка, а послушно, как провинившийся ученик, подошел к столу, взял листок, испещренный цифрами и схемами, который подал ему Зацепин. И никаких объяснений не потребовалось, никаких больше слов, Леонтий сразу понял, что к чему, и удивленно и растерянно взглянул на стоявшего рядом Зацепина:

— Разве так?

Все было просто: послать группу шахтеров в ночную смену — пусть подкрепят места, где сдавило стойки и прогнуло верхняки, очистят дорожки в лаве от породы и угля, что пластами отставали от груди забоя.

— Пять человек? А не мало? Может быть, все звено?

— Зачем? И этих будет достаточно. Не такие мы щедрые. Об экономии и здесь надо думать. Ну как, бригадир, будем кричать?

И впервые за время разговора Зацепин улыбнулся. Леонтий, как бы не веря, еще раз кинул взгляд на листок. «Да, все верно. Пятерых вполне достаточно. Даже объем работы подсчитан». Леонтий смущенно проговорил:

— Ты уж извини, Ксенофонтыч.

— Давно бы надо.

— Да тут мы... Тут нас, — Леонтий так и не решился взглянуть на Зацепина. — Разное думали. Не обижайся, если что не так.

— Ничего. Присаживайся, Леонтий Михайлович...

— Без Михайловича. Договорились?

— Ладно, без Михайловича. Значит, так, Леонтий, прикинь, кого послать?

— А чего думать? Кто вызовется, тот и пойдет. Все надежные. Я — первый. Так и записывай.

— Тебе запрещаю. Категорически! Ты бригадир и должен быть на установке секций.

— Так я останусь после ночной. Сколько раз так было. Привык.

— Больше так не будет.

— Это серьезно?

— Вполне. Об этом я уже говорил с Алексеем Ивановичем. Он согласился со мной.

— Но ведь я бригадир, я не собираюсь...

— Отсиживаться в кустах? Это хотел сказать?.. Не волнуйся, и на твою долю работы хватит. Ты должен быть там, где больше всего полезен. Вот главное для тебя. Согласен?

Сказано было твердо, решительно, и Леонтий неожиданно понял, что с этого момента в его судьбе обозначается новая линия и эта линия станет для него со временем ведущей.

— Согласен, — помедлив, проговорил Леонтий.

ДЕВЯТАЯ ГЛАВА

В субботу ровно через две недели все сто сорок секций были установлены, и на следующий день, в воскресенье, назначили спуск комбайна. Директор шахты Кучеров хотел было возразить, но Зацепин и Ушаков убедили его, что ждать до понедельника — значит поступить неразумно: лава уже начинала «играть», и держать ее «без работы», как выразился начальник участка, больше нельзя.

— Каждая минута дорога, каждая, — упорствовал Зацепин. Его поддерживали Леонтий и Алексей Иванович, который накануне разговора спускался в шахту.

Раньше всех явился Федор Пазников (он все-таки сдался, не выдержал, перешел в бригаду Ушакова) и ни на минуту не отходил от машины — сам руководил доставкой, криком изводил такелажников, которые были обижены, что им пришлось работать в выходной.

— Чего ты надрываешься?! — огрызнулся один из них. — Железяка — она и есть железяка. Не яйца же грузим!

— Сам ты яйцо! — возмущался Федор. — Это же механизм, понимать надо!

— Ишь вылупился, — буркнул сердито другой такелажник. — Грехи замаливаешь?

Федор подскочил к обидчику, замахнулся болтом:

— Я те покажу!

— Тише вы, черти! — разнял их Сергей Наливайко, сам вызвавшийся к ним в помощники. — Успеете еще, подеретесь. Путь-то нелегкий.