Григорьев пруд

— Какая тут учеба. Вот в заместители выбрали. Дело вроде нехитрое, а хлопотливое, одним матом не обойдешься... Отказывался, но где там! Да и втянулся. Все-таки люди... А учиться вроде и поздновато.

— А слово давал: «Расшибусь, но десять классов закончу».

Леонид живо повернулся к Саше:

— Оставь ты это, братуха. Это тебе учиться надо, а нам уж ладно. И так вроде не лишний, уважением пользуюсь, в газетке однажды пропечатали. Чего еще надо? Вот машину получу, и совсем будет хорошо. Как там, обещают к весне?

— Вроде бы так. А может, и раньше.

— Раньше бы не надо. Денег еще не собрал.

Саше хотелось заговорить о другом — о шахте, о том, как дела на работе идут, чтоб потом, разговорившись, спросить Леонида о главном — об отце, о могиле. Только так, — не сразу, а выждав немного, настроив брата на воспоминания, — Саша решил поступить. Ему казалось, что войти в разговор вопросом об отце, о могиле его вот так, неожиданно, посреди разных суетливых слов, может значить только одно: он еще не проникся, не принял близко то, что принято называть памятью сердца. А если так, то разве он сможет вызвать в душе Леонида ответное чувство, то же самое, какое испытывает он сейчас?

Но Леонид отвечал на Сашины вопросы уже односложно, с неохотой, видно было, что все его мысли заняты сейчас машиной. Саше отчетливо запомнился миг, когда Леонид в порыве неудержавшейся радости крепко сжал худенькое тело брата, легко приподнял, выдохнул:

— Эх, братуха, эта машина, черт бы ее взял, мне уже и во сне мерещится!..

Этот миг Саша вспомнил, когда он на следующий день вместе с матерью подходил к дому Стариковых — Августы и Петра. К ним Саша решил идти сразу же после того, как вернулся, переночевав у Леонида, утром домой. Мать не возражала. У нее были дела, Саша это видел, но идти один он не то что стеснялся, просто чувствовал, что мать может отвести в сторону тот неприятный разговор, который, конечно, возникнет вокруг все той же машины.

Августу они застали во дворе. Она несла большую охапку сена, и, не замечая их, прошла в стайку, и еще минуты две возилась там, а потом вышла с широкой совковой лопатой в руках. Увидев стоящих у крыльца гостей, остановилась. Прислонив лопату к забору, быстро пошла навстречу, вытирая покрасневшие с мороза руки о низ фуфайки.

— А у меня еще и печь не топлена, все еще никак не собралась. Пока Петра проводила, с ребятами провозилась, а тут еще во дворе потопталась. Ты уж пособи мне, мама, а ты, Саша, проходи в дом, газетки пока почитай, Радио включи.

— Я лучше помогу, — вызвался Саша, но мать решительно вмешалась:

— Иди уж, помощник выискался! Тут и делов-то... Сами управимся.

И верно, не прошло и получаса, а в избе уже разгорелась печь, открыли ставни, расстелили половики, прибрали все, что не на месте лежало. Тут и Саша помог: собрал учебники с дивана, сложил в стопку на край письменного стола, и стало светло, уютно, тепло разошлось по двум большим, просторным комнатам.

За окнами светило солнце, снег ярко блестел, даже на окна было больно смотреть. Дом стоял на возвышенности, и в ряду остальных домов этой окраинной улицы выгодно отличался тем, что ближе всех подступал к лесу, до которого было рукой подать. Между лесом и огородом лежало ровное широкое поле, исчерканное вдоль и поперек следами от лыж, но сейчас оно было пустынным, только изредка, чем-то встревоженные, срывались вверх темные комочки ворон и падали обратно в снег.

Освободившись от дел, пришли в комнату женщины. Мать присела на диван, Августа — рядом на стул, а Саша, повернувшись к ним лицом, остался стоять у окна.

— У нас тут тихо, как в деревне. Ни шума, ни гама. Поди, непривычно? — поинтересовалась Августа, пристально, будто только увидела, присматриваясь к Саше.

— Я уже привык.

— Так быстро? — удивилась Августа. — А у меня никак не выходит. Как в город съезжу, целую неделю спать не могу. И как там люди только живут!

— Живут, как и везде.

— Человек ко всему привыкает, — поддержала разговор мать.

— Может, и так, — вздохнула Августа. — А я бы вот не смогла. Меня озолоти — в город не затянешь.

— Ты у нас в отца пошла, — улыбнулась мать. — Он то же самое говорил. Так всю жизнь по деревням да поселкам и проживал. На месте ему не сиделось.

Саша вздрогнул и даже подался вперед, ожидая своей минуты.

— Это верно, — согласилась Августа. — Надоело мне тут. Бросила бы все, в другое место подалась, все бы сызнова начала. А тут ворочаешь, как ломовая лошадь, — ни добра, ни спасиба... И вообще невезучая я. Поди, тоже в отца.

— Чего ты убиваешься? Все направится. Тут Саша хотел свое утешительное слово вставить, но Августа уронила голову на стол, плечи ее задрожали.

— Устала, мама, устала... Видит бог, не могу я... не могу...

— Ну вот еще, этого не хватало. — Мать поднялась, неловко попыталась обнять Августу, но, видать, постеснялась Саши, тоже растерянного, не знающего, как поступить.