Григорьев пруд

В конце августа она уехала учиться — заканчивать пятый курс политехнического института. Каждое воскресенье Григорий приезжал к ней в общежитие. Лина познакомила его со своими подругами. Все они были такие же отчаянные, смелые. Нередко при нем рассказывали такие истории, какие там, на шахте, не всем и расскажешь. Он краснел, а они подшучивали над ним:

— Ну как, ничего? А то еще можем...

Лине Григорий выговаривал обиженным тоном:

— Зачем вы так ведете себя? Вы же не такие.

— Какие уж есть, — и резко обрывала его: — Не нравится — не ходи, а в душу не лазь.

Как-то в отсутствие Лины ее подруга Вера, некрасивая, длинноногая девушка лет двадцати двух, повела себя с ним так решительно, что он не устоял. Вера, отряхивая смятое платье, с завистью произнесла:

— Умница Линка. Лакомый кусочек отхватила.

Григорию сделалось неприятно, и он грубо обозвал Веру:

— Ну и сука же ты.

Вера сильно толкнула Григория в грудь костлявыми руками и, стоя над упавшим на кровать парнем, который пытался застегнуть на рубашке пуговицы, заговорила зло,остро:

— Я — сука, а Линка — кто? Она-то сука что надо. Она вашим братом пользуется в свое удовольствие, с выбором. Где уж нам, косорылым, угнаться. Нам хоть бы какой кус урвать с чужого пирога. И то с разрешения Линки. Зато потом целый год ходить в должниках ее...

— Врешь! — закричал Григорий, в бессильной ярости сжимая кулаки.

— А ты спроси, — посоветовала Вера и вдруг, прямо на глазах, сделалась жалкой, беспомощной, еще более некрасивой. Григорий поморщился, отвернулся. Понял он: заведи разговор с Линой о том, что услышал от Веры, ей житья не будет.

Он уехал, чтоб больше никогда не встречаться с Линой. В тот же день он снял комнатку на противоположной стороне поселка, а Анатолию сказал:

— Не будет свадьбы с твоей сестрой. Стервоза она порядочная.

— А что я говорил? — спокойно сказал Анатолий.

Но свадьба все же была. Нет, не с Линой. Взял в жены Григорий разведенку — скромную, тихую, как заводь речная. Была Люба ростом маленькая, телом — худая, лицом — неприметная. Только глаза удивительные — большие, открытые, они смотрели на мир так непосредственно, что нельзя было не обратить на хозяйку этих глаз внимание, не задержать свой взгляд.

Привела ее в дом бабка Пелагея, у которой теперь снимал комнату Григорий, привела нарочно, для показа, решила свести «непутевую» девку с постояльцем. Люба приходилась ей дальней родственницей, и бабка откровенно жалела девушку, у которой так неудачно — не как у добрых людей — складывалась молодая жизнь. Вышла замуж за парня-гуляку и пьяницу, родила от него сына, но за полтора года жизни с ним не набралось и нескольких тихих, спокойных дней. Бить не бил, но измывался, унижал, заставлял делать то, что и вспоминать противно и гадко. Когда она, устав от оскорблений, сказала ему, что уходит, он обрадованно воскликнул:

— Наконец-то, — и выразил удивление: — Ох, и терпеливая ты, Любка. На твоем месте я бы давно сбежал. — Нахмурив брови, добавил: — На алименты не подавай — бесполезно.

А потом — на прощанье — избил ее жестоко, расчетливо.

— За что? — заплакала она.

— На добрую память, подружка. Чтоб век меня помнила.

И поневоле помнила — зачастила в больницу, от Григория родила ребенка мертвым. Поняла: счастья ей не видать. И хотя Григорий делал все, чтоб она чувствовала себя спокойнее, видела: из жалости пригрел ее Григорий. Мучается, бедный, держит на сердце свою первую любовь.

Не обманулась. Как ни старался Григорий выкинуть из сердца вон распроклятую Лину, она не давала ему покоя, наперед мысли шла.

«Гадина. Сволочь. Ведьма», — как он только не обзывал ее, но странное дело, чем больше он пытался ее ненавидеть, тем чаще она ему вспоминалась.

Он был уверен: появись сейчас Лина, и он, не задумываясь, оставит жену. Так и случилось. Появилась Лина на пути его и, не спрашивая Григория ни о чем, подала ему руку, увела к себе. Он тоже не спрашивал ее о том, как она жила все это время. И хотя чувствовал Григорий, скоро надоест он Лине и она, даже не сказав ему «до свидания, милок», уедет — исчезнет, он ни разу не спросил себя: «Разве так можно?» Он был счастлив — Лина была с ним, он обладал ее красивым телом, он слушал ее умные речи, он внимал ее каждому слову.

— Что же ты не сказал, что женат? — усмехнулась. — Нехорошо получается, Гриша. Вроде как обманываешь.

— Анатолий приходил?

— Не все ли равно. Хотя бы и братец мой лопоухий. Все о нравственности моей печется. Прямо тошно слушать. Это он тебя женил?

— Нет.

— Ой ли. А впрочем, это дело твое. Тебе расхлебываться, не мне.

— Перестань, Лина.

Григорий помрачнел: Лине он надоел, и она доводит его теперь, чтоб скорей от него отказаться. Взять да махнуть рукой: катись, подлая, а он не мог и слова поперек сказать, с потаенной надеждой ждал, когда Лина выговорится, а потом, как собачонку, поманит к себе:

— Иди уж, дурачок.

Нет, не дождался. Лина распалялась и довела его все-таки до гнева.

— А-а, соскучился по своей брошенке. Ну, иди, не держу. Чего ждешь, чего мямлишь?

— И пойду.

— Иди. Вот тебе порог.