Григорьев пруд

— Не дотягиваюсь. Может, спустимся? Может, зря все это?

На душе совсем тревожно стало. Что же получается? Какая-то ерунда получается? Поднатужился я, приподнялся вместе с насевшим на плечи мне корреспондентом на две ступеньки и вздохнул обрадованно: почувствовал облегчение, только боль осталась.

Вслед за исчезнувшим в выработке корреспондентом заспешил и едва вниз не свалился, вовремя за поручни схватился. Правду сказал товарищ Павлов — не оказалось на месте целых трех ступенек. Кто же их сковырнул? Ладно, об этом я потом подумаю. Сейчас надо быстрее подняться наверх. Минута — и я наверху и, не медля ни секунды, не передыхая, метнулся к сваленным к стенке забоя рештакам, на живот плюхнулся.

— Что это с вами? — испуганно спросил корреспондент.

— Надо, — буркнул я и, согнув спину, сунул руку под нижний рештак... И вдруг как током ударило. Захолонуло сердце. Пусто — ничего. Как же так? Не мог же я ошибиться. Глаз-то наметанный. Столько лет в шахте, лучше, чем дома, ориентируюсь. Неужто проклятое предчувствие оправдалось?

— Что с вами? — все еще не понимал моих странных движений корреспондент.

— Пропал. Нет его.

— Чего нет?

— Факта нет... Обушка.

— Какого обушка?

— Обыкновенного, каким уголь рубали и сейчас рубают... Понимаете, нет. Тут был — и нет, пропал.

— Ах, обушка. Что же вы раньше мне не сказали?

— Вы знаете, где он?

Наверно, я был похож на человека, который за соломинку хватается. Но мне это так самому показалось, а товарищ Павлов мой вопрос по-своему понял.

— Не знаю и знать не хочу, — проговорил он обиженным тоном. — Вы шутить изволили. Как вам не стыдно. У меня времени в обрез, мне в двенадцать часов с директором шахты встретиться надо.

— Хоть с самим министром, — огрызнулся я. — У меня обушок пропал.

— Как ваша фамилия?

— При чем тут фамилия? Тут обушка нет. Понимаете?

Я метался по узкой площадке гезенка — может быть, за какой-нибудь стойкой окажется мой обушок, хотя уже ясно понимал, что ни за какой стойкой я обушка не найду.

— Вы — Червоткин? — спросил корреспондент, заглянув в свой блокнот.

— Ну, Червоткин.

— Так и есть! — Павлов всплеснул руками. — А я-то думал, что передо мной человек серьезный. Вид у вас был соответствующий.

— Это у кого вид соответствующий? У меня?

— Разумеется, — корреспондент неожиданно рассмеялся. — Разыграли вы меня, Червоткин, разыграли. Право, шутник вы. Так и записано — шутник и балагур...

Но мне не до смеха было. Тут обушок пропал, а он — изгаляться, про вид соответствующий. Что он, издеваться вздумал? Да кто я ему такой, на самом деле? Честно говоря, не сдержался я малость, подбежал к корреспонденту, схватил за воротник его чистенькой спецовки.

— Кто шутник? Я?

— Вы, дорогой, вы. Довольны? — и подергался, будто за гвоздь нечаянно зацепился. Но я — не гвоздь, не сорвется, хоть и ростом не высок, и телом худощав, а сила есть, не обижаюсь.

— Ах, перестаньте... Это мне обижаться надо... Столько времени зря потерял.

Только тут я понял, что он имеет в виду. Конечно же, он не верит, что у меня действительно обушок пропал.

— Вы — не верите?

— Разумеется, нет. И отпустите — хватит.

— Я так схвачу, что не обрадуетесь.

— Господи, да вы... вы еще и грозитесь...

— Нужны вы мне.

Отпустил я корреспондента, присел на рештак, голову опустил. Сидел и думал: «Кто же мог обушок взять? Знаменитый обушок, который с таким трудом отыскался уже однажды. Обушок учителя моего Ивана Григорьевича Косолапова. Такой вот примечательный факт».

Я сидел и думал и совсем забыл про Павлова.

— У меня время истекает, — напомнил он о себе.

— А у меня обушок пропал.

— Я-то здесь при чем? Мне идти надо.

Верно: он тут ни при чем. И чего я так раскипятился? Все равно ему моей беды не понять. Да и где понять такому, к нашей жизни подземной не приспособленному.

— Идите, я не держу.

— Но я... я здесь впервые.

— Уходите к чертовой матери, — неожиданно заорал я.

Корреспондента как ветром сдуло — вмиг исчез в черной глубине гезенка. Лишь мгновение спустя донесся его голос:

— Я жаловаться буду! Я так не оставлю!

Я не сомневался: так оно и случится. Верно говорят: пришла беда — открывай ворота. Крикнул вниз, в темноту:

— Прямо идите — никуда не сворачивайте! Никуда!

Конечно, пора охолонуть, догнать разобиженного корреспондента, но сейчас я не мог его видеть, как будто он был виновником того, что у меня пропал обушок. А может, я еще надеялся на удачу. Вот посижу немного — и прямо перед собой, на видном месте, увижу свой обушок? Он как миленький будет лежать и дожидаться, когда я возьму его в руки. Вот еще немного, совсем немного... Вскинул голову, открыл глаза — ничего. Что это со мной, не бред ли собачий начинается? И вдруг вскочил: будто крик о помощи услышал. Уж не забрался ли куда корреспондент, с такого неповоротливого станется. Быстро вниз, и так спешно и торопливо, что еще две ступеньки сковырнул. Едва не свалился, правым коленом ушибся здорово. Прихрамывая, побежал по штреку. По пути заглядывал в отработанные выработки. Никого. У самого входа в лаву встретил Никитича.

— Корреспондента видел?

— Наверх подался. Мрачный. Случилось что?

— Случилось. Обушок пропал.