Григорьев пруд

— И это верно. Та жизнь у меня была одна, а теперь — она вроде как другая пошла, как бы сызнова начатая. Об этом, пожалуй, лучше отдельно рассказать.

Я обещал ему, что напишу о нем еще одну историю. Обязательно напишу. Но это будет уже другая история, и она потребует другого — своего — конца.

ПРОПАЖА

По приезде своем в родной шахтерский поселок я, как и прежде, побывал у своих товарищей по работе. Встречался я с ними в самых разных местах — и дома за праздничным столом, и в забое при свете шахтерских ламп, и в бане на горячем полке парилки.

А вот с Николаем Червоткиным, слывущим на шахте шутником и балагуром, я стакнулся в узком, пропахшем застоявшимся табачным дымом коридоре редакции городской газеты. И я, наверно, меньше всего удивился бы, если бы встретил Николая где-нибудь в другом, пусть даже ресторанном, месте. А тут, в коридоре редакции... Какая непонятная сила смогла привести его сюда?

Я-то отлично знал, как был однажды крепко обижен газетой Николай Червоткин. Его наряду с другими шахтерами с нашего участка сфотографировали, пообещав, что фотография его будет напечатана на первой странице. И верно — была напечатана, но фамилия под фотографией оказалась другая. И не чья-нибудь просто незнакомая, а злейшего врага по спорам да анекдотам — Михаила Худякова. И наоборот — под снимком Михаила Худякова стояла его, Николая Червоткина, фамилия. Нелепее ошибки нельзя было придумать. Разумеется, уже в следующем номере газеты была внесена поправка, дежурный редактор, по вине которого вкралась ошибка, извинился, но Николаю не стало легче. Едва ли не плача, он признавался:

— Все бы ничего, но зачем же встревать в это дело Мишку Худяка? Что же получается? Крокодильское «нарочно не придумаешь». Вот что получается. Нет, братцы, как хотите, а с газетой я планы всякие завязал.

И вот собственной персоной встречаю я в стенах редакции Николая Червоткина. Я так и застыл — не чудится ли мне?

— Здорово, — буркнул Николай и подался к выходу. Что это с ним? Не рад? Я догнал Николая в сквере, молча пошел рядом. Дошли до автобусной остановки. Тут я осмелился все же спросить:

— Что стряслось, Никола?

— А-а, в душу их мать, — вполголоса заматерился Николай, выдернул из кармана пиджака толстую тетрадку. — Вот, сочиненье мое вернули. Ведь сами просили, сами: «Все, как было, обрисуйте». Особо меня этот очкастый уговаривал. Я перед ним за историю одну извиниться хотел, а он как услышал всю правду, так вцепился в меня клещами. Ну, слово дал. Три ночи не спал — обрисовывал. А результат? Вот он — результат. Вернули, как по мордасам набили. Очкастый извинялся, на главного сваливал, а мне-то легче от этого? Только новую кличку от Мишки Худяка схлопотал... А-а, пропади оно пропадом, — и рванулся к урне, чтоб выбросить тетрадку.

— Подожди, Никола, дай мне прочитать.

Едва уговорил. Сунул небрежно, сердито проговорил:

— В газету не носи. Прочти и забудь. Договорились? — и, наконец-то улыбнувшись такой знакомой, простецки-обезоруживающей улыбкой, потянул меня к подошедшему автобусу. — Поехали ко мне. Успокоиться надо. Понимаешь?

Вечером, вернувшись от Николая Червоткина, я сел за чтение. А прочитав, решил, что если печатать историю, рассказанную шутником и балагуром Николаем Червоткиным, то печатать надо всю целиком, ничего не убавив и не прибавив, разве что правильно расставив запятые, которых оказалось больше, чем полагается...

* * *

«Ну, перво-наперво, как я полагаю, начать с того надо, с чего завязалась вся эта история. А завязалась она с появления на нашем добычном участке корреспондента городской газеты по фамилии Павлов, а может, скорее всего, с пропажи обушка. Обыкновенного шахтерского обушка, но для меня лично в некотором роде и не совсем обыкновенного. В общем, все по порядку...

Спустился к нам в лаву с утра корреспондент городской газеты по фамилии, как я уже сказал, Павлов. Видный такой, представительный, с золотыми очками на толстом носу. Не терпелось мне задать ему один вопрос: «Как поживает в их газете горе-фотограф и не икает ли он за обедом?» По халатности этого товарища вышло одно нелепое дельце, которое, если говорить начистоту, мне до сих пор покоя не дает. Но корреспондент попался строгий, тему держал одну — как наша бригада добилась высоких показателей. На посторонние темы не отвлекался. Меня это меньше всего трогало, на то есть бригадир, но бригадир наш вел себя с корреспондентом вроде бы как пришибленно. Мне такое поведение со стороны всеми уважаемого Егора Никитича видеть было странно. В работе он парень хоть куда, удержу нет. Все у него в руках горит, любо-дорого посмотреть. Да и человек он общественный, член партийного бюро, на собраниях завсегда говорит бойко. Правда, руками излишне размахивает, так это от привычки нашей, забойной. Одним словом, парень что надо. А тут растерянный какой-то, двух слов связать не может. И другие ребята, глядя на бригадира, тоже растерялись.