Григориан Подмосковный и другие мистическо-юмористические рассказы на бытовые и философские темы

– Вот за что я тебя люблю, Мамбуда, так за то, что ты простой, нормальный парень! Понимаешь, душа у тебя есть! Ты с виду черный, а в душе – русский! Нет у тебя этих западных штучек – все рассчитать, распланировать, продумать, как жидовская морда! У тебя все просто, как у нас: сказал – сделал, если нельзя, но очень хочется, значит – можно! Захотел выпить – и выпил! От души, без всякого там расчета! На широкую ногу! Пусть завтра жрать нечего будет, но зато сегодня погулял! Все честно! Скажи, ну какой жид может себе это позволить! Они ведь все считают, все время деньги экономят! Да, денег у них полно, но души-то нет! А у нас с тобой – есть. И души наши – родственные!

Адетокумбо слушал и улыбался своей белоснежной, обаятельной улыбкой. Ему действительно была близка такая философия. Он не любил думать о будущем, считал, что жить нужно сегодняшним днем, полагаясь на судьбу. Ведь что будет завтра все равно никому не известно – так и нечего тогда думать. А радоваться нужно сегодня.

Тем более, что особых проблем он не испытывал – как ни странно, в консервативной деревне его приняли гораздо лучше, чем в Москве. Расистские эпизоды случались редко. Да и то, чаще всего не с местными. Так, однажды, когда они спрятавшись от дождя, бухали в сарае машинного двора, к Адетокумбо пристал гасторбайтер Микола с Украины (дело было еще задолго до российско-украинского конфликта).

Микола всегда становился агрессивным, когда выпьет, и тот раз не стал исключением. Все настойчивее он доматывался к чернокожему собутыльнику, что тот зря приехал в Россию – типа, тут и для местных работы нету, и что такие, как он, уже достали.

Адетокумбо долго молчал, стараясь не провоцировать конфликт, хотя мог бы возразить, что и сам Микола приехал с Украины и значит, принципиально ничем от него не отличается. Но Микола расходился и без возражений. Его критика становилась все более хамской.

– А у нас на Украине негров вообще за людей не считають! – с вызовом сказал он и открыл рот для следующего обвинения, но выдать его не успел – сарай содрогнулся от звука мощнейшей плюхи, и Микола полетел с бочки. Падая, он неудачно ударился виском о срез бревна, валявшегося на полу, и в результате остался лежать без сознания.

– Мамбуда, ты ж гарного хлопца замочил! – с притворным возмущением сказал Юра, выпуская изо рта густое облако дыма.

– Да все с ним в порядке, – примирительным тоном ответил Адекотумбо, подойдя к Миколе и для проверки несколько раз несильно пнув его в живот. – Очухается! Тогда еще врежу!

– Правильно! Так с ними надо! – поддержал Адетокумбо пожилой Петрович. – А то мигом на шею сядут!

Но подобные эпизоды представляли собой скорее исключение из правил. В остальном же все шло нормально. Однако с некоторых пор в их веселой компании начал появляться диакон Троекопытов. Притусовался раз, притусовался два, а после и вовсе зачастил. Диакону было лет 45. Худой, седой, с тощей длинной бороденкой, он оказался хорошим собеседником, выпить любил здорово, поэтому в их тусовку вписался вполне. Приходит, бухло с собой приносит, веселится от души. Единственный момент – деревенские мужики напрочь отказывались верить в искренность диакона, поэтому их напрягал вопрос, что ему нужно. Ясно же, что не просто так появляется. Возникло беспокойство – сбрехнешь по пьяни что-нибудь лишнее, а он возьмет и настучит куда… Но скоро замысел диакона раскрылся. Точнее, замысел принадлежал настоятелю местной церкви – Отцу Николаю, а диакон только исполнял поставленную задачу. Дело обстояло так.

Отца Николая Господь призвал к себе на службу особым образом – по так называемой «комсомольской путевке». Как говорил известный православный миссионер диакон Кураев, таких «комсомольцев» насчитывалось больше 30 %. В духовные семинарии их направляла советская власть для контроля над церковью и слежения за верующими. Потом многие из них покинули церковь, но многие и остались. Остался и отец Николай, хотя карьеру церковного иерарха ему сделать не удалось. Он не раскатывал по Москве, спрятавшись за темными стеклами блестящего БМВ, не носил часов за 30 тысяч евро, а был лишь рядовым настоятелем рядового прихода в захудалом провинциальном районе. Покровители из особых государственных инстанций успокаивали его, говоря, что он очень нужен в провинции: если все будут сидеть в Москве, то кто же тогда станет следить за жизнью простого народа, выведывать на исповеди их помыслы и грехи, и сообщать в компетентные органы? Отцу Николаю приходилось соглашаться, к тому же звездочки на погоны в, так сказать, его «параллельной жизни», ему исправно добавляли.

С учетом специфики его работы, совсем не удивительно, что он заинтересовался внезапно появившимся в их районе чернокожим гражданином Намибии. Хорошо было бы его как-то прицепить к приходу. Это, с одной стороны, позволило бы держать его на контроле и выведывать информацию, а с другой – создало бы приходу рекламу: все же не в каждой провинциальной церкви есть негры-прихожане. Эту задачу и решал диакон Троекопытов.