Григорий Распутин

Столкновения думцев с императором и премьер-министром вызывали у Распутина раздражение:

— Не трать ты силы, папа, не трать. Ты их переживешь, правду говорю.

(Последнее заседание последней Государственной думы произошло в конце февраля 1917-го. После образования Временного правительства надобность в Думе отпала, так как вопрос о власти был решен.)

— Они, как пауки, друг друга топчут, — заметил Григорий Ефимович, послушав стенограммы баталий, развернувшихся в Таврическом дворце вокруг аграрного закона, принятого летом 1910 года. — А того не знают, что мужик-то его не поймет, кровь пускать будет, но своих кусков не отдаст, чего бы ему ни сулили.

И зря они мужика травят, — сокрушался Распутин, — то в общину его, бедолагу, гонят, то из общины. Прости, Господи... Да пусть Ванька-то наш сам решит, чего он хочет. А то ведь сметет он все на своей дороженьке: и правого и виноватого... Аль мало он усадеб пожег, голов поотрывал, мало?

Председатель Четвертой — последней — Государственной думы Михаил Владимирович Род-зянко считал Распутина своим личным врагом и делал все, чтобы не допустить Григория Ефимовича к царской семье, к императору.

— Дурак, — произнес, усмехаясь, Распутин, — о себе бы подумал. Не любят же его, ох не любят... Лучше бы о старости своей подумал, деньжат на черный день подзаработал. Ведь умрет без гроша в кармане...

(Родзянко умрет в эмиграции, в страшной бедности, подвергаемый нападкам и усмешкам левых и правых, монархистов и социалистов. Кто помнит сейчас о Родзянко?)

Квартиру Распутина, расположенную в доме 64 по улице Гороховой (почти в центре Петербурга), посещали не только дамы бальзаковского возраста, стремившиеся хотя бы прикоснуться к старцу или услышать его речь, но и государственные мужи, «отягощенные думой о делах наиважнейших»... Политики и сановники всевозможных рангов заезжали к нему не без скрытого интереса и умысла: одни — чтобы уяснить для себя, что есть распутинский феномен, вторые — с желанием постараться свести Распутина как влиятельную силу на нет, третьи — стремясь заполучить старца в качестве своего союзника, четвертые -— рассчитывая, видимо, в мемуарах своих на старости лет упомянуть сей случай в назидание потомкам...

Беседы хозяина и гостей — ожидаемых с нетерпением и нежданных — затягивались порой далеко за полночь. Говорили обо всем — о большой политике, об императорской фамилии или о житейских проблемах, о болезнях детей или о ценах на хлеб, вспоминали старые времена или обсуждали последние выборы в Государственную думу. К концу беседы Распутин мог неожиданно огорошить собеседника «милым» (по его же выражению) предсказанием судьбы.

Павел Николаевич Милюков — лицо как у моржа, седая щетинка усов, колючий взгляд — не воспринимал Распутина всерьез и, лишь поддавшись уговорам своего думского коллеги, решил взглянуть на столичную знаменитость и удостоить своим визитом старца. Всю пятнадцатиминутную аудиенцию, просидев в углу большой комнаты, Павел Николаевич не проронил ни слова, бросая скептические взгляды в сторону Григория Ефимовича и его собеседников.

Распутин в долгу не остался:

— Смелый ты человек, Паша... Смелый и крепкий. Не из Сибири, случаем, а? Жить тебе до второго пришествия... Поверь... Но детям твоим отвечать за грехи твои... Поверь... Бог тебя сохрани. Аминь.

Милюков, скривив в ухмылке пухлые губы, не прощаясь, по-английски, вышел.

Сын Милюкова Сергей сгинул в окопах первой мировой войны. Дочь Наталья — его любимица, оставшись из-за больного мужа в большевистской России, сгорела от тифа, едва перешагнув двадцатилетний рубеж. Лишь старший сын, Николай, пережил отца, отдав ему последний сыновний долг, захоронив прах Павла Николаевича в семейном склепе.

Василий Витальевич Шульгин, человек храбрый и честный, но не без фантастический замашек, решив оградить Распутина от влияния «темных сил», заявился к Григорию Ефимовичу с утра пораньше и, вытянув из-под подклада своего модного макинтоша десятка полтора листов — план спасения России, изготовился произнести политический спич. Но Распутин остановил его своим характерным жестом: ладонью вперед, как бы «защищаясь» от своего собеседника:

— Милай, ты не шуми. Мы люди темные, политике не обучены. Но и о Расее тоже радеем.

Шульгин поперхнулся: старец как будто читал его мысли.

— Молчи, милай, молчи, — повторил Распутин. — Вот, чайку испей с вареньицем. Доброе оно, брусничное. Баба моя, жонка, значит, собирала.

Шульгин, опешивший от столь неожиданной встречи — ну как же, златоуста отвергли, — послушно принял поданный прислугой граненый стакан, уютно уместившийся в тяжелом серебряном подстаканнике.

— Вот вы, господа столичные, — отхлебнув кипятка, продолжил свой монолог Распутин, — все знаете, все умеете. (Шульгин отрицательно покачал головой.) Не спорь!.. Одного только не знаете, что ждет мужика, не можете предсказать, чем обернутся для него ваши шахер-махеры.

Секунда молчания.