Гробница тирана

Кроме меня таким другом для Мэг был разве что Персик, служащий ей фруктовый дух, но он не появлялся с самого Индианаполиса. Поначалу я думал, что Персик просто капризничает и показывается лишь когда захочет, как большинство сверхъестественных существ. Но если он и попытался последовать за нами в Палм-Спрингс, где даже кактусам приходится нелегко… вряд ли у персиковых деревьев есть хорошие шансы выжить там, не говоря уж о Горящем Лабиринте.

Мэг ни разу не заговорила со мной о Персике. Теперь я понял, что его отсутствие, должно быть, тяготит ее как и другие тревоги.

Какой же я отвратительный друг.

– Иди сюда. – Я протянул к ней руки. – Пожалуйста.

Мэг заколебалась. По-прежнему шмыгая, она встала со своей койки и, с трудом переставляя ноги, подошла и упала ко мне в объятия, словно я был мягким матрасом. Я крякнул, удивившись, насколько тяжелой она оказалась. От нее пахло яблочной кожурой и землей, но меня это не смущало. Меня не смущали сопли и слезы, которые текли мне на плечо.

Мне всегда было интересно, каково это: иметь младших брата или сестру. Иногда я вел себя с Артемидой как с младшей сестренкой, потому что родился на пару минут раньше, но по большей части я просто пытался ее подразнить. А с Мэг все было как по-настоящему. Теперь у меня был кто-то, полагающийся на меня, кто-то, кому я нужен несмотря на то, как сильно мы друг друга бесим. Я подумал о Хейзел и Фрэнке и о проклятиях, которые можно смыть. И мне пришло на ум, что такая любовь может возникнуть в самых разных отношениях.

– Так. – Она отстранилась, яростно вытирая щеки. – Хватит. Спи. А я… я пойду типа найду ужин.

После того как она ушла, я долго лежал на койке, глядя в потолок.

Из кофейни доносилась музыка: умиротворяющие звуки саксофона Хораса Сильвера[32], прерываемые шипением кофемашины и сопровождаемые пением двухголового Бомбило. После нескольких дней здесь эти звуки стали казаться мне убаюкивающими и, можно сказать, уютными. Я погрузился в сон, надеясь, что мне приснится что-нибудь приятное, например как мы с Мэг бежим по залитым солнцем полям со своими друзьями: слоном, единорогом и металлическими борзыми.

Но вместо этого я снова увидел императоров.

Яхта Калигулы была в числе тех мест, где я меньше всего хотел оказаться – наряду с гробницей Тарквиния, бесконечной бездной Хаоса и фабрикой, производящей лимбургский сыр в бельгийском городе Льеж, где даже у вонючих спортивных носков улучшится самооценка.

Коммод сидел, лениво откинувшись в шезлонге, на шее у него висел алюминиевый нагрудник, отражающий свет дневного солнца прямо ему в лицо, чтобы оно быстрее загорело. Обезображенные рубцами глаза были прикрыты солнечными очками. Из одежды на нем были лишь розовые плавки и розовые «Кроксы». Я не обратил ни малейшего внимания на то, как масло для загара блестит на его бронзовом теле.

Рядом стоял Калигула в форме капитана: безупречно выглаженных белом пиджаке, темных широких брюках и полосатой рубашке. Теперь его жестокое лицо казалось почти ангельским – он любовался странным приспособлением, которое занимало всю кормовую часть палубы. Это была мортира размером с наземный бассейн, ствол которой был настолько широким, что сквозь него могла запросто проехать машина, а толщина его стенок была не меньше двух футов. Внутри сиял заряд – большая зеленая сфера, напоминающая гигантский радиоактивный шар для хомячка.

По палубе носились панды, их огромные уши хлопали на ветру, а мохнатые руки двигались с невероятной скоростью, когда они подсоединяли кабели и смазывали механизм у основания орудия. Некоторые были совсем молодые, с белой шерстью на лицах, и у меня сжалось сердце от воспоминаний о нашей короткой дружбе с Крестом – юным амбициозным музыкантом, погибшим в Горящем Лабиринте.

– Великолепно! – улыбнулся Калигула, обходя мортиру кругом. – Уже можно сделать пробный выстрел?

– Да, повелитель! – ответил пандос Буст. – Конечно, каждая сфера с греческим огнем очень-очень дорогая, поэтому…

– СТРЕЛЯЙ! – крикнул Калигула.

Буст заскулил и бросился к панели управления.

Греческий огонь. Я терпеть его не мог, а я, между прочим, был богом солнца, разъезжавшим в огненной колеснице. Вязкий, зеленый, неугасимый – греческий огонь был сущей мерзостью. Одной чашки было достаточно, чтобы спалить дотла целое здание, а в той светящейся сфере было столько греческого огня, сколько я никогда не видел в одном сосуде.

– Эй, Коммод, – позвал Калигула. – Может, тоже посмотришь?

– Я весь внимание, – сказал Коммод и повернул лицо к солнцу.

Калигула вздохнул:

– Буст, приступай.

Буст громко раздал инструкции на своем языке. Его товарищи-панды принялись крутить ручки и рычаги, и мортира начала медленно двигаться, разворачиваясь к морю. Буст перепроверил данные на панели управления и скомандовал:

– Ūnus, duo, trēs![33]