Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель

Посвящается Фредит и Томасу Кемп

Как в городе тяжко девчонке-бедняжке,Попавшей туда из родного села.Девчонка вздыхает и горько рыдает:«Ах, если б домой я вернуться могла!И ясень, и дуб, что увит плющом,

Растут на севере милом моем.Такую красотку всяк взял бы в охотку,Но руку и сердце получит лишь тот,Кто юность свою провел в том краюИ снова на север меня увезет.Ах! Ясень и дуб, что увит плющом,

Зелены в краю родимом моем!»Народная песня семнадцатого века

Глава 1

Ты бывал ли в Ньюкасле?Не оттуда идешь ли?Мою милую ты не встречал?

Народная песня

Я словно очутилась одна на сошедшем с холста пейзаже. В ярко-синем небе недвижно висели курчавые, как цветная капуста, облачка. Под ними вздымались и опадали голубые складки холмистой гряды – подножия Пеннин, плавно переходивших в туманную зелень равнины, где вдали виднелись крохотные, точно веточки петрушки, деревья – наверное, признак человеческого жилья, строений и ферм. Но сейчас во всем этом безветренном диком пейзаже я не различала ничего созданного руками человека, если не считать уходящих вдаль линий – таких же древних, как расстилавшееся передо мной пастбище, – серой каменной кладки, надменной поступи великой Стены[42], которую воздвиг по всему Нортумберленду Адриан почти два тысячелетия назад.

Нагретые блоки обтесанного римлянами камня пригревали мне спину. Я сидела у подножия поднимавшейся над обрывом Стены. Справа отвесно нависал утес над водой, тянущейся вдаль гладью Крэг-Лоха, ровной, точно блестящее на солнце стекло. Слева – безбрежный величественный вид на Пеннины. Впереди – стремящиеся на запад скалистые взгорья, кряж за кряжем, и каждый изгиб увенчан летящей, точно конская грива по ветру, Стеной.

В расщелине рядом со мной рос платан. Шальной порыв ветра внезапно тронул его листву. Шелест напоминал шум дождя.

Два ягненка, чья мать бродила где-то неподалеку, дремали, тесно прижавшись друг к другу, на теплом майском солнышке. Сперва они настороженно косились на меня, но поскольку я сидела совершенно неподвижно, лишь изредка поднося сигарету к губам, то спустя некоторое время две головки снова сонно склонились на пригретую траву.

Я сидела на солнце и думала. Думала ни о чем конкретном, но если бы меня попросили сформулировать мои мысли, я бы выразила их одним словом: «Англия». Этот дерн, это небо, покой трав, старые ряды прорезанных плугом полей, тихие древние призраки римской дороги и Стены, упорядоченная, сдержанная красота северных равнин – здесь, у моих ног, раскинулась сама Англия. Этот крошечный мир. Второй Эдем, почти рай…

И рай этот определенно был практически безлюден. Он принадлежал нам – мне, и ягнятам, и кроншнепам в небе, и рябчикам, янтарными искорками мелькавшим в упругой траве. Я вполне могла быть здесь первой и единственной женщиной, Евой, сидящей в лучах солнца и мечтающей об Адаме…

– Аннабель!

Он окликнул меня из-за спины. Я и не слышала его приближения, – должно быть, он тихонько подкрался по мягкому дерну к южной части Стены, а пес бесшумно трусил за ним по пятам. Теперь они, и пес и хозяин, находились не далее четырех ярдов от меня.

Я резко обернулась, сигарета выпала из вздрогнувших пальцев и скрылась меж стеблей дикого тимьяна и желтых гусиных лапок, что мохнатились у основания римской кладки.

Краем глаза я заметила, как ягнята с жалобным блеянием пустились наутек.

Тот, кто разрушил мои грезы, остановился в двух ярдах от меня. Нет, не Адам – просто молодой человек в поношенном, практичном деревенском твидовом костюме. Высокий, гибкий. Что-то в его взгляде подсказывало, что в драке он будет опасным противником, а еще нечто явственно говорило, что ему не нужно особых предлогов, чтобы ввязаться в любую уже и без него затеянную драку. Возможно, потому, что такой взгляд всегда ассоциируется с ирландцами, ибо относительно происхождения этого молодого человека не могло возникнуть ни малейших сомнений.