Громкая тишина

— Верно, — Матвеенков глянул снизу вверх на Князева, вздохнул — ему бы такой рост, как у сержанта, самым бы счастливым человеком на свете был. Хотя, с другой стороны, среди низкорослых великие люди тоже встречались. Наполеон, например. Еще… еще… кто еще из великих низкорослым был? В том, что не один только Наполеон отличался невысокостью, был уверен твердо. В общем, имелись у Матвеенкова шансы стать великим. Вспомнил! Пушкин ростом не отличался… Лермонтов! Еще кто?

— А что такое час «Ч», товарищ сержант? — неожиданно спросил Матвеенков.

— Час «Ч»? Читал я об этом в военной литературе. Только не час, по-моему, называется, а время «Ч». Хотя обозначает действительно час. Час, когда атакуют окопы противника. Час, к которому… в общем, долго и трудно готовятся. Это час, когда человек, наверное, сжимается донельзя, в комок нервов превращается, как пишут в плохой литературе, это час-экзамен… Это может быть один-единственный час в жизни человека, другого такого не выдастся. По-моему, так.

— Звучит как торжественно: время «Ч»… Час «Ч». Даже если спать будешь, но услышишь про час «Ч» — обязательно поднимешься.

— Обычно звучит, по-военному.

— Вы не романтик, товарищ сержант.

— Век романтики, Матвеенков, остался позади. Техника вытеснила.

Узенькая, кривая улочка, по которой они теперь шли, заканчивалась глиняным, запыленным рыжей мучнистой пылью спуском, ведущим к базару. Базар, как и сам спуск, был всегда забит народом. Тут толклись какие-то дремучие старики, наряженные в темное, торговали товаром, который легко носить с собой: камнями, серебром, подделками под старину, ремнями и китайскими «паркерами» — изящными авторучками, по ободку украшенными иероглифами, блесткими и очень легкими — сразу видно, что сделаны из пластмассы, на которую поверху, словно на столбик губной помады, насажен металлический яркий пенал; отдельно, словно бы объединенные некоей общей тайной, стояли старики, в выгоревших чалмах, с неподвижными, словно бы застывшими в некоем мудром спокойствии, глазами, и торговали «кровью земли», или «кровью горы», как тут называют мумиё.

Мумиё здесь продается практически на каждом углу. Коричневый липкий ком, обернутый в квадрат целлофана, стоит пятьсот афгани. Но это сырое мумиё, его еще надо очищать, или, как иногда говорят, варить. Для этого ком «несваренного» лекарства надо полностью растворить в кипяченой теплой воде, потом процедить через два-три слоя марли, выкинуть крупную взвесь, в которой, бывает, попадаются даже камни, букашки, нечисть, затем слить в сковородку либо в противень — лучше, чтобы была побольше площадь испарения, — и поставить в теплое место. Через неделю вода улетучится, останется чистая вязкая масса. Это и будет мумиё.

Сколько Князев ни спрашивал, как добывается мумиё, ни разу не получил ответа. Хотя слышал, что лекарство надо брать высоко в горах. Достать его непросто — пешком нужно ходить по каменным скользким отвесам, мрачным и гибельным, где ничего живого нет, заглядывать в расщелины, выбоины, раковины, выковыривать оттуда камешки, смолу, нюхать, будто табак-насвой, брать на зуб. Мумиё имеет резкий запах и такой же резкий крапивно-жгучий вкус. Есть даже отдельные хорошо оснащенные умельцы, о которых Князев слышал, — умельцы заняты одним делом: ходят по горам и осматривают в бинокль гребни, стенки, отвесы, каменные зубья и «жандармы» — отдельно стоящие рыжие обабки, высокие, с выщербленными лютыми зимними ветрами макушками.

Когда в бинокль попадается черная, слабо мерцающая на солнце сосулька, то ходок снимает с плеча винтовку, подводит мушку под корешок сосульки и нажимает на спуск. Пуля подрубает корешок, и сосулька летит вниз. Очень часто она оказывается отеком мумиё, наполняющим ломину. Но все равно к ломине, заполненной «кровью горы», умельцу не подобраться — для этого надо быть горнолазом высшего класса, — поэтому он потихоньку отколупывает пулями мумиё в небе, а собирает его уже на земле…

Но ходят ли сейчас такие умельцы по горам, Князев не слышал. Душманов ведь полным-полно, можно и на пулемет нарваться.

— Мумиё, — выдохнул Матвеенков, — вот бы мне в деревню этого лекарства привезти, а?! Говорят, пятьсот болезней лечит. Кости от него хорошо срастаются.

— Мало ли что говорят, — неопределенно отозвался Князев. Что-то в мрачных неподвижных глазах и твердых лицах торговцев ему не нравилось. Тут ведь иногда как бывает: работает дехканин в поле, мотыгой землю ковыряет — вроде бы делом занимается, мирный человек, которого надо охранять, защищать, а ночью этот мирный человек отбрасывает мотыгу в сторону и хватается за автомат. Так и эти почтенные старцы неопределенного возраста, которым и тридцать пять лет может быть, и семьдесят: стоят с комками мумиё, завернутыми в целлофан либо в лощеную бумагу, — вроде бы торговлей занимаются, а сами высматривают зоркими глазами, что кругом происходит, запоминают все, при случае могут даже ножом в спину пырнуть — пырнуть и испариться. Ухо с ними надо держать востро. — Говорят, что кур доят. Да и где ты пятьсот афгани найдешь?