Громкое дело

937 тысяч человек, в основном тутси, приняли смерть от рук хуту с 6 апреля до начала июня 1994 года. Большинство из них зарубили мачете. А изнасилования были скорее правилом, чем исключением. Почти полмиллиона женщин и девочек (даже очень маленьких) подверглись им во время конфликта, и не только со стороны милиции. Милиция сплошь и рядом заставляла членов семейств насиловать друг друга, это стало частью их террора. И соседи зачастую менялись местами, благодаря чему представительницы слабого пола по крайней мере не становились жертвами собственных отцов и братьев (поиск в Гугле по признаку rwanda forced incest[23] давал более 5,6 миллиона совпадений). Членов семейств заставляли также есть друг друга (так называемый forced cannibalism[24]

, с добавкой rwanda, давал 2,7 миллиона совпадений). Людей калечили как бы между делом. Им отрубали не только руки и ноги, но также груди и пенисы, а женщинам к тому же вырезали наружные половые органы, а беременным вспарывали животы. Вдобавок изнасилованных женщин насаживали на копье, пока они не истекали кровью…

Он отложил газету в сторону, наевшись тошнотворным чтивом. Взамен взял в руки свежий номер «Конкурента» и быстро его перелистал.

Они предлагали читателям примерно такой же разворот с похожими заголовками (правда, называли Грегуара Макузу «Палачом из Руанды») – но в самом конце всей подборки находился материал, ставший эксклюзивным для них. Фотография детей Анники в школьном дворе (судя по качеству снимка, сделанная с помощью длинного телеобъектива) и текст о том, как они скучают об отсутствующем папе. Если верить «Конкуренту», Калле, 11 лет, сказал: «Я надеюсь, он вернется домой к Рождеству» – и это также стало заголовком статьи. (На самом же деле мальчик, естественно, не говорил ничего такого, а репортер сам спросил: «Ты надеешься, что папа вернется домой к Рождеству?» – и получил «хм» в ответ.)

Главный редактор потеребил свою бороду. Он увидел во всем этом один крайне неприятный момент. События вроде тех, когда африканских женщин тысячами насаживали на мачете, обычно не вызывали бурных дебатов в шведском обществе, но если двух (шведских) детей показывали на сделанной тайком фотографии, это могло привести апологетов Хорошей Журналистики в ярость. Конечно, он сам ничем не провинился, но и полемисты, и обычные читатели очень часто путали два крупных таблоида. И уже через несколько недель половина из них ругала бы «Квельспрессен» за публикацию злосчастной иллюстрации. Поэтому вообще не имело смысла критиковать «Конкурент». Это напоминало выстрел себе в ногу, а подобного он старался избегать.

Хотя, возможно, он сгущал краски, поскольку мальчик также сказал, что «Джимми с папиной работы» находился у них дома и помогал вызволить его отца, а данный факт вполне мог отвлечь внимание общественности от неудачного снимка. Далее репортер просвещал читателей, что в министерстве юстиции есть только один человек с таким именем, статс-секретарь Джимми Халениус, ближайший к главе департамента человек, и вопрос состоял в том, не занялся ли соцдемовский министр юстиции лично историей с заложниками, приказав своему высокопоставленному чиновнику вести переговоры с террористами…

Шюман откинулся на спинку стула.

Пожалуй, следовало ожидать, что какой-нибудь парламентарий из умеренных напишет на министра заявление в Комитет по вопросам конституции уже во второй половине дня, а его правые члены будут громко вопить на эту тему, пока не поступит разъяснение, что группа похитителей не является властной структурой и, следовательно, министр не мог позволить себе ничего подобного…

Воображение Шюмана как раз успело нарисовать ему раскрасневшиеся лица деятелей из Конституционного комитета, когда спинка его офисного стула сломалась и он упал назад на книжную полку.

Лифт скользил беззвучно мимо отделанных мрамором лестничных площадок и остановился, слегка дернувшись, на самом верху, на этаже «пентхауса», как владелица квартиры, куда лежал их путь, высокопарно называла свое жилище.

Анника и представить не могла, что ей когда-либо придется посетить этот дом снова, воспользоваться этим лифтом, снова звонить в эту дверь. Здесь ничего не изменилось за три года, с той поры, когда она приходила сюда в последний раз, все та же холодная элегантность, тот же каменный белый пол, те же двери из благородного дерева, толстые ковры.

– Мама, – сказала Эллен и дернула ее за руку. – Почему мы должны быть у Софии?

– ГРЕНБОРГ, – прочитала Анника на латунной табличке у входной двери в подъезд. Ей все еще удалось различить отверстия от другой примерно такой же, которую украшала фамилия САМУЭЛЬССОН.

Она погладила девочку по голове.

– София спрашивала о вас много раз, – сказала она. – Она скучала по вас, пока вы находились в Вашингтоне, и хотела, чтобы вы пришли и навестили ее.

– Я называю ее Софой, – сообщил Калле.