Гроссмейстерский балл

— Дима, я знаю, что говорю… Они парни молодые и умные. Вот… Я к чему? На Алдане со мной в двойке один старик снопил. Интеллигентный такой дед… Он мне говорил: «Видишь, Викентий, дотянули! Разобрались что к чему. Через такое перешагнуть не побоялись — разобрались! А знаешь, что сказал писатель Гюго: „Помнить — это значит предвидеть!“ Я о чем? Вы, молодые, должны знать и помнить. Поэтому и в книгах об этом пишут, и в газетах, и по радио. Чтоб вы знали: вы — хозяева жизни, хозяева страны… Поэтому вы должны отвечать за все, что происходит. И, чтобы все было верно, должны помнить все, что было… У вас есть право!

— Викентий, а что такое „право“? — перебил Симбирцев.

— Хочешь поймать меня? Я все знаю… Времени хватало. „Право — это возведенная в закон воля господствующего класса“!

— Верно. Значит, тебя сюда закинули по воле господствующего класса!

— Дурак… То было не право, понял?! А будешь смеяться, в морду дам!

— Я не смеюсь, Викентий, — серьезно ответил Симбирцев. — Пережил не меньше твоего. Вспоминать неохота. Нечем хвастать. Да и парням аппетит портить…

Крюкин, ссутулясь, пошел на свое место.

Куски мяса политы красноватым консервным соком. Дырявые ломтики сыра… Надо есть, иначе можно здорово опьянеть. Это не водка, а разбавленный спирт. Стас посмотрел в конец стола и улыбнулся. Викентий Крюкин ответил жесткой редкозубой улыбкой и потыкал коротким пальцем в сторону закусок… Ну, вот еще! Конечно, он не стесняется. И сейчас будет есть!

Смешно ерзает бороденка у Борского, после того как он пихнет в нее кусок мяса. Словно камнем в кустарник.

— Слушай, сэр… Как ты в этих дебрях находишь рот? Впрочем, ты геолог…

— Уйди.

Слева Филипп. Он задумчив. Как и Борский. Мыслители!

Вокруг шум… За соседним столиком парень подбрасывает яйцо и ловит. Из-за спины поймал, из-под локтя поймал, из-под колена поймал, из-под другого колена — разбил! Аида ругается по-якутски.

Крюкин ушел. Симбирцев тоже… За столом уже никого нет, кроме них троих. Все ушли!

— Скажите, сэр…

— Если ты будешь называть меня…

— Ладно, Борский. Виновата твоя шкиперская борода! Тебе нравится здесь? Честно!

— Нет, — Борский оглядывал стол, выбирая, что еще умять.

Стас пододвинул к нему тарелку с колбасой.

— Тогда почему ты сидишь здесь несколько лет? Москвич! Инженер! Морозишь задницу…

— А какое твое собачье дело?! — Борский с первой встречи невзлюбил Стаса.

— За большой деньгой гонитесь. Как все порядочные люди. Невзирая на лица, — произнес Стас.

— Если бы здесь мало платили, и мало б кто работал, — ответил Борский.

— А с другой стороны?

— С другой? Мы на Сохсолоохе наметили пять кимберлитовых трубок. Пять! Только за один полевой сезон…

— Это много?

— Это хорошо… Впрочем, тебе не понять. Ты примитив!

Стас удивленно оглядел Борского. Тот и не думал тушеваться.

— Самый настоящий примитив! Уехал за восемь тысяч километров, а больше всего тебя взволновала моя борода.

— Я, кажется, тебе дам по шее.

— Фу, какая бульварщина, — скривился Борский, продолжая отдирать шкурку колбасы. — Нет, ты действительно примитив!

Филипп рассмеялся и ухватил Аиду за край платья. Та стукнула его по руке.

— Мы хотим рассчитаться! — крикнул ей вслед Филипп.

Возвращаясь к буфету, Аида проговорила:

— Платить не надо. Платить уже… Крюкин за весь столик заплатил. Еще заказывать будешь? Крюкин деньги много дал. Нет, сдачи возьми. Или домой возьми…

Буфетчик-якут кивал головой и улыбался. Не просыпаясь. От этого он выглядел шире и ниже…

В гостиницу возвращались в той же последовательности — Борский, Стас, Филипп. Мягко прогибались деревянные мостки. Улица освещалась бледными кругами одиноких лампочек. В клубе крутили „Рио-Риту“. Накрапывал дождик. Только его не хватало! Борский вспомнил о каких-то делах и смотался.

Стас и Филипп поплелись в гостиницу. Было темно. Старушка уборщица, она же комендант, осветила их фонариком. Узнала.

— Пробки пережгла я… Может, понимает кто из вас? Мне достирать надо.

— Завтра, мамаша. Сейчас спать будем.

У Стаса было плохое настроение. Он прошел в свой номер и лег. Не раздеваясь, прямо в костюме. Филипп сел на кровать. В оконное стекло настойчиво стучали дождевые капли. Удачно пришли. Борский наверняка промокнет. А может быть, он и не вернется…

Стас уснул. Филипп вышел на крыльцо. Холодный воздух обжег легкие, но было приятно. И совсем не холодно. Из темноты прозвучал низкий пароходный гудок. Там, в темноте, Вилюй. Говорят, что он прозрачный, но Филипп видел его мутным. Днем. Вчера и сегодня…

Гудок пропал в темноте. У крыльца стояла бочка с водой. Капли стекали с крыши и падали в бочку: „Ни-на, Ни-на“. „Почему Нина?“ — подумал Филипп и вытянул руку. Капли застучали о ладонь: „Так-так, так-так…“ Филипп убрал руку, „Ни-на, Ни-на“, засуетились капли…

До Ленинграда восемь тысяч километров. До Ленинграда семнадцать летных часов. В Ленинграде только пять часов вечера… В Ленинграде кончился рабочий день…

3