Гротески

Ужасно, что я, порядочный и обстоятельный купец, не вел книг относительно того, что было мною внесено в дело улучшения низшей расы в здешней прекрасной стране. Судя по всему, я слишком низко оценил свои культурные заслуги в этом отношении. Сегодня удумал восстановить статистику; это оказалось нетрудно. Особенность в том, что у меня на большом пальце целых три сустава, и это отличие, по-видимому, передается по наследству. Итак, тот, кто в городе бегает с тремя суставами на большом пальце, тот, несомненно, мой потомок. Сделал забавное открытие по поводу маленького Леона: я всегда считал этого мулатского юношу за свой отпрыск, и его мамаша клялась мне в этом, но у него всего два сустава на большом пальце; стало быть, что-то не так… Подозреваю славного Христиана, одного из офицеров Гамбург-Американской линии: очевидно, он поднадул меня. Я выявил также, что из моих потомков недостает здесь в городе в настоящее время не менее четырех сорванцов. Надо полагать, они убежали куда-нибудь еще несколько лет тому назад. Никто не мог дать мне никаких точных указаний относительно их судьбы – впрочем, я совершенно равнодушен к ней.

24 октября

Стучащий бог предсказал верно: Аделаида чувствует себя матерью и питает ко мне необыкновенную нежность, слегка даже надоедливую. Ее гордость и ее радость действуют заразительно: никогда в жизни я не заботился о возникновении и росте будущих граждан мира, а теперь, не стану лгать, питаю явный интерес к этому. Ко всему примешиваются также все более близкие отношения, в которые я вступаю с Аделаидой. Конечно, дело не обойдется без некоторого упорства, без уговоров и нежностей, прежде чем я войду в полное доверие к ней. Эти черные умеют молчать, когда хотят; того, что они не хотят выдать сами, от них не добьешься, даже и тягая за язык раскаленными щипцами.

Но возникло еще одно исключительно счастливое обстоятельство, которое дает мне в руки средство заставить ее сбросить последнюю маску.

Оказывается, что у Аделаиды вовсе нет живых родителей. Я узнал это от одной седой бабки, которая называется Филоксерой и уже в течение многих лет занимается прополкой сорных трав в моих садах. Дряхлая старушонка живет вместе со своим правнуком, грязным мальчишкой, в жалкой лачуге неподалеку от моих владений. Скверный малолетка снова попался в краже яиц у меня и должен был на этот раз основательно познакомиться с бичом. И вот старуха пришла ходатайствовать за него. В качестве выкупа она сообщила мне разные сведения об Аделаиде. Ей, разумеется, небезынтересно, в какой милости теперь Аделаида находится у меня. Сведения эти (я должен был поклясться старухе всеми святыми, что не выдам ее) оказались столь интересными, что я дал ей в придачу еще американский доллар. Аделаида не имеет никаких родителей и, стало быть, не посещает их. Она мамалои – главная жрица культа Вуду. Когда я отпускаю ее, она отправляется в «гонфу» – храм, находящийся вдали от людского жилья, на лесной лужайке. И моя маленькая, нежная Аделаида играет там роль жестокой жрицы – заклинает змей, душит детей, хлещет ром, точно старый пират, и беснуется в неслыханных оргиях. Неудивительно, что она возвращается домой в таком растрепанном виде… Ну, погоди же ты, маленькая черномазая каналья!..

26 октября

Я сказал, что отъеду по делам, и велел оседлать лошадь. Старуха описала мне дорогу в храм лишь приблизительно, насколько вообще негритянская женщина может описать дорогу. Разумеется, я заблудился и имел удовольствие заночевать в лесу – к счастью, у меня с собой был гамак. Лишь на следующее утро добрался я до храма «гонфу»; он представляет собою очень большую, но убогую соломенную хижину, построенную посредине лужайки, выровненной и утрамбованной, словно площадка для танцев. К храму вела дорога, по обеим сторонам которой торчали воткнутые в землю колья, и на каждом из них были насажены попеременно трупы белых и черных куриц. Землю меж кольев усыпала скорлупа индюшьих яиц, попадались там уродливые коренья и странной формы камни. У входа в храм стояло большое земляничное дерево, которое верующие называют «локо» и чтут как божество. Кругом него лежали грудами осколки разбитых в его честь стаканов, тарелок и чашек.