Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе

— Что там происходит с гарнизоном, с донскими полками? — угрюмо спросил Краснов.

— Солдаты столичного гарнизона держат нейтралитет, но Первый, Четвертый и Четырнадцатый донские полки за вас, если начнете немедленное выступление.

— Вы в этом уверены? Донцы вконец развращены большевиками.

— В столице есть еще преображенцы, волынцы, есть юнкерские училища. Действует Комитет спасения родины и революции и Совет союза казачьих войск. Все это — реальная сила, на которую можно рассчитывать.

— А если все это фикция?

— Что — фикция?

— Восстание юнкеров, донцы, преображенцы... И что они присоединятся к нам... Давно им пора присоединиться, но они все медлят...

— Позор падет на казачьи знамена, если вы не решитесь, генерал, — нервно закусил губы Савинков. — Нет, нет! — воскликнул он с гневным воодушевлением. — Большевики подняли бурю, но позабыли, что в России есть люди, могущие противостоять ей.

— Выступать сейчас с моими силами, не дождавшись подкреплений с фронта, — безумие. Мои казаки не желают сражаться за Временное правительство, а самого Керенского ненавидят. Теперь он вождь без партии, главковерх без армии. — Краснов побагровел до ушей и, набычившись, смотрел под ноги.

— Генерал! — патетически произнес Савинков. — Арестуйте Керенского и возглавьте антибольшевистское движение. С вами, под вашими знаменами пойдут все, — Савинков взмахнул правой рукой, прищелкнул пальцами, как бы показывая кривую взлета генерала Краснова.

— Вы ошибаетесь, я совсем не то знамя. Я генерал, да еще корниловец, да еще требую войны с немцами до победного конца, а солдаты не хотят воевать и переходят к Ленину. Я бы мог усмирить Петроград, если бы стал верховным главнокомандующим и немедленно заключил перемирие с немцами. Только такие меры могли бы привлечь на нашу сторону солдат, но это фантазия.

— Так вы прекращаете борьбу, не испытав счастья? — В голосе Савинкова теперь слышались презрение и злоба, удивление и насмешка.

— Я не из тех, кто уходит с поля боя, поджавши хвост. Кроме казаков у меня есть орудия; гром моих пушек под Петроградом может повлиять на донские полки, находящиеся в столице. Есть еще надежда.

Смеркалось. Над голыми деревьями парка, над песочными дорожками его аллей моросил дождь, в тусклой пелене одиноко мокли часовые. У парадных ворот таились пулеметы, готовые открыть стрельбу по всему, что могло бы грозить дворцу.

— Чудесно! Комитет спасения родины и революции начнет восстание, как только вы войдете в Петроград, — оживился Савинков.

— Я могу войти в Петроград, но сумею ли из него выйти в случае необходимости — вот ведь какой вопрос... — начал было Краснов, но замолчал, увидев, что в кабинет вбежал капитан Андерс.

— Господа, в Петрограде восстание юнкеров! На улицах рукопашные бои, — выкрикнул Андерс.

— Откуда это известно? — спросил Краснов с внезапной дрожью в голосе.

— Из Петрограда прорвался юнкер. Принес вам письмо от председателя Совета союза казачьих войск. — Андерс протянул листок.

— «Положение Петрограда ужасно. Режут, избивают юнкеров, которые являются пока единственными защитниками населения. Пехотные полки колеблются и стоят. Казаки ждут, пока пойдут пехотные части. Совет союза требует вашего немедленного движения на Петроград», — прочитал вслух Краснов.

— Что я вам говорил? Борьба разгорелась вовсю. Нас ждут, мы должны прийти на помощь юнкерам, — вновь заволновался Савинков.

— Если так, то я выступаю, — решил Краснов. — Заняли же мои казаки без боя Гатчину и Царское Село, почему же им не взять Петроград...

Краснов, широко расставив ноги, стоял в кустах у оврага, за которым темнели Пулковские высоты. Только этот овраг разделял казаков и красногвардейцев. Генерал без бинокля наблюдал, как развертываются для атаки бесконечные цепи красногвардейцев.

Цепи приближались: серые — рабочие в штатской одежде, черные — матросы в коротких бушлатах. На шоссе три броневика непрестанно били из пулеметов, отсекая казаков от Царского Села. Казаки начали отступать, и Краснов, проклиная все на свете, поспешил за ними. Коновод догнал его, подсадил в седло. Генерал, не подбирая поводьев, затрусил по темнеющей дороге в Гатчину.

Снова пошел мелкий дождь, задергивая зыбкой сетью горизонт.

Краснову не хотелось смотреть, не хотелось думать, мир тускнел и гас постепенно, словно кто-то невидимый выключал источники дневного света.

В Гатчине, в большой дворцовой гостиной, его ожидали офицеры, растерянные и перепуганные переменой событий. Краснов молчал, он только распорядился выставить на все дороги, ведущие к дворцу, заставы с пушками. Потом бросился в кожаное кресло, вытянул ноги; шпоры оцарапали палисандровый паркет. «А, все равно! Теперь ничего не жалко, пусть все пропадает пропадом!»

Ему хотелось забытья, глубокого сна, он зажмурился, и сразу же появилась мыслишка, коварная, подстрекательная: «Что делать с главковерхом? Может, ценой его головы спасти собственную?» Но он и сам ненавидит большевиков не меньше Керенского и Корнилова.

Генерал полулежал, размышляя, и не слышал, как вошел адъютант.

— Командир артиллерийского дивизиона по срочному делу...