Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс

– Из Подмосковья, из Саратовской области, из Магнитогорска. Да не снимай ты!

Ночь. Я ложусь среди раненых. На свободную койку. Упаковываюсь в спальный мешок. Рядом пустое место. Не спится. Думаю, вспоминаю. Перед глазами ретроспективой проплывает прожитый на больничном комплексе день. Вот мы с Куком экипируемся перед тем, как выйти на дело. Еще вчера мы решили, что надо надеть бронежилеты. В бункере у входа их целая куча. Штук сто, не меньше. Их снимают с раненых и убитых. В городе сердце мое стало захлебываться. Побегал в развалинах… Такая тяжесть! Еле обратно добрел. А Вадик себе и не брал. Да куда там, на него ни один бронежилет не налезет.

Что-то сегодня вечером тихо… Ну вот, накаркал! По лестнице грохают сапоги. Снова приносят раненого.

– Куда его?

– Да вот, в шею.

– Елки, артерия…

Бойца перевязывают, делают укол. И кладут на койку, что рядом со мной. От его головы до моей – сантиметров сорок. Засыпаю. И тут же просыпаюсь. Возле меня хрип, суетятся санитары… Потом они уходят. Что-то не так!

– Эй, ребята, куда! Помогите ему!

– Да он уже все…

Санитары перекладывают тело моего соседа на брезентовые носилки, транспортируют по лестнице вверх…

Собираемся в баню. Скопенко уже который день обещает. Теперь вроде ведет нас.

– Вадик, ты носки взял? Смотри! Те, что я тебе лично подарил.

– Да что толку, они все равно на меня не налезут.

Я выползаю первым. Находиться на воздухе без особой надобности не рекомендуется. На улице стоит автоматная трескотня. Вроде зачистили уже улицы рядом с комплексом. Откуда все эти перестрелки? Прохожу несколько метров и заруливаю в подъезд. Внутренностей у дома нет. Ни крыши, ни комнат… Сплошные развалины. Посредине – листы железа ржавые, обломки бетона, доски, строительный мусор. Этажей нет. Они обрушены полностью. Вместо потолка – небо. Высоченные голые стены. Под оконными проемами гармошками висят белые чугунные батареи. Сюрреализм, блин! И музон. «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла» Ничего себе! Что за праздник? «Гоп-стоп! Ты много на себя взяла».

Пробираюсь дальше. Среди развалин на снарядных ящиках сидят человек десять. Бойцы.

– Наливай!

– Огнебат отдыхает!

На «столе» тушенка, сало, запаренная в полиэтиленовых контейнерах китайская лапша. Хлеб и водка. Полупустая трехлитровая банка томатного сока. И такая же с солеными огурцами. Вместо бокалов солдатские кружки. Рядом со столом огромный магнитофон.

«Теперь расплачиваться поздно!» Бойцы сидят в тесном кругу. Кто-то пьет, кто-то режет сало. Кто-то жует. И все это не вальяжно, по протоколу, а на скорости, как будто они знают: вот-вот поступит команда и придется уйти. На столе мерцает свеча. Зашедший за мной Вадик начинает снимать.

– Огнебат отдыхает!

– Снимите меня, дома не знают, жив я или убит.

«Посмотри на эти розы! Посмотри на это море! Видишь это все в последний раз!»

Из дверного провала заглядывает Скопенко:

– Сладков! Кончай херней заниматься, пошли! А вы, ребята, поаккуратнее тут!

– Да, товарищ полковник! Огнебат отдыхает!

Месим жирную грязь. Антураж – «Мосфильм» позавидует. Да какой «Мосфильм»? Голливуд! Огромный пустырь. Земля перемешана с темно-оранжевым битым кирпичом. Поваленные деревья, превращенные гусеницами танков и БМП в мочало. И погода! Самая подходящая для войны. За весь январь – ни одного ясного дня. Хмарь, туман, сумрак… Здания, окружающие пустырь – ни дверей, ни окон. Все разбито. И звуки… Свист снарядов, какие-то хлопки, взрывы, выстрелы – все словно специально подобрано звукорежиссером для какого-нибудь спектакля.

Заворачиваем за угол. Метрах в тридцати впереди два бойца заносят в подъезд носилки. На них пожилая женщина. Сверху зеленое одеяло. Рядом шагает еще одна старушка. Держится за одну из носилочных жердей. Скопенко оборачивается к нам.

– Глядите! Рассказывают, что мы над ними издеваемся. Мы их прячем наоборот!

Вот и баня. Вы такой не видали! На улице стоит АРС – машина с водой. Бак греется на соляре. Шланги внутрь. Заходим в развалины. Первый этаж. Да… Сандуны. Оконные проемы занавешены одеялами. Полумрак. На двухметровом уровне тянется труба с дырками. Душ. Скопенко, руки в боки, по-хозяйски осматривает всю эту конфигурацию и что есть мочи кричит:

– Водила! Давай!

Он же раздевается и первым лезет под неустойчивую струю. Кук снимает все с себя медленно, как перед газовой камерой. Вадик вообще сидит курит. Я сдираю прилипшее к коже трико. По гигиене мы мало отличаемся от наших военных. Из косметики у нас собой только хозяйственное мыло. Кук кряхтит, но обнажается. Даже Вадик снимает носки. Скопенко, зажав нос, аккуратно, как гранату швыряет их в дальний угол.

– Геннадич!

– Вадик! Я ж тебе новые подарил!

– Эх, носочки мои! А ведь я их в Париже купил. Осенью. Ездили мы тут с Леней Иоффе в командировочку…

Рассказать про Париж он не успел. Нашу баню начинает колотить, как в ознобе. Землетрясение! Скопенко, не вытираясь, хватает бушлат:

– Обстрел! Быстрее, быстрее!