Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс

Темнеет. Идет снег. Я смотрю в небо. Стараюсь пробить взглядом пространство. Как бы взлетаю. Вот сначала пороховая гарь, дымы от пожаров. Потом атмосфера меняет тона. Уже светлое, голубое небо. Я мчусь со скоростью света. Вновь снижаюсь, плавно, как скоростной самолет. Облака, снова чистый воздух, внизу мелькают пальмы, шезлонги, парусиновые навесы. Обнаженные тела в шортах и в бикини аккуратно лежат вдоль кромки моря. Вжжжж! С невероятными перегрузками чья-то невидимая рука с чудовищной силой возвращает меня назад!

Бункер. Я у входа в подвал. Жду, когда привезут раненого Серегу. Вадик молча курит. Снег засыпает убитых. Один парень лежит на носилках. Русые волосы. Неужели тот, которого я давеча видел с зеркалом? Усики тоненькие, аккуратные. Глаза открыты. От снежинок его заслоняет ворот бушлата. Лицо чистое и спокойное. Кажется, он чего-то ждет. У меня никаких эмоций, одна усталость. Там же на склоне лежит боец в каске. Подбородок поднят, словно он в строю на параде. Снежинки садятся ему на лоб, на губы, на зрачки. И не тают. Погибших – человек десять. Некоторые с головой накрыты бушлатами, другие синими армейскими одеялами. Есть голый, под одной простыней, задранной ветром. У одного из-под камуфляжа торчит окровавленная тельняшка. У другого якорь-шеврон. Морпехи.

Подскакивает и лихо разворачивается БМД. Кук неуклюже вылезает из десантного отсека. На голове черная шапочка, под ней бинт. Я беру его под руку и спускаю по лестнице вниз. Там, в бункере его подхватывают врачи-северяне. Сажают на табурет и портняжными ножницами срезают марлевый шлем.

– В каске были?

– Не-а.

– Чем это, миной?

– Снайпер.

Вадик снимает. Куку дают сигарету. Повязка падает. Черные индейские волосы свисают космами по щекам. На голове – глубокая кровавая борозда сантиметров десять длиной. Врачи выстригают поляну, и от этого Кук прекраснее не становится.

Рядом на каталке голый боец. Верхняя часть туловища цела. А вот все то, что ниже пупка, разворочено. Лицо желтое. Веки опущены. Он бормочет:

– Мне восемнадцать лет. – Глубокий хриплый вдох-выдох. – Я еще молодой… – Вдох-выдох. – Жениться хочу…

Обступившие его врачи глядят в разные стороны. Ждут. Я ловлю взгляд одного из них. Он смотрит на меня, потом закрывает глаза и водит головой из стороны в сторону. Боец затихает. Санитар накидывает на голову солдата бинтовую ленточку. Сводит ее под подбородком. Ленточка несколько раз соскакивает с затылка. Наконец санитар затягивает под челюстью солдата большой белый бант. Накрывает синим армейским одеялом. С головой.

Кук сидит в углу бункера на кровати. Курит. Завтра утром эвакуация.

P. S.

А я потом буду вспоминать обо всем том, что произошло со мной в Чеченской республике. Буду пересматривать хронику. И однажды наткнусь на кадры, снятые нами в декабре 94-го на окраине Грозного. Снег. Бородатые боевики с автоматами и гранатометами. А на огромном цилиндре, старомодной тумбе театральной афиши – большой белый лист. На нем красной гуашью выведены слова. Надо же, подумал я, какое название для книги или для фильма, прям в духе Чейза. Там было написано: «Добро пожаловать в Ад».

Буденновск

У меня были великолепные штаны. В клеточку, с широкой резинкой на поясе. Я купил их в тот самый день, когда вернулся в Москву из командировки, и натянул на себя прямо в магазине, в примерочной.

Я вышел на улицу одухотворенный (надо же, такие портки оторвал) и направился от Белорусского вокзала по рокадной дорожке вдоль Ленинградского шоссе в сторону области. Потом свернул на улицу Правды. Да-да, не «Правды», а Правды – это же наше, журналистское название. Штаны были удобны до безобразия. Они ниспадали с моей талии (таковая еще имелась) и полоскались ветром настолько непринужденно, что казалось, будто я вышагиваю по Пятой улице Ямского поля в синих армейских трусах, выданных старшиной, как водится, размеров на несколько больше положенного – так свободно и легко я ощущал себя в этой обновке.

Настроение было прекрасное! Триста граммов водки, выпитые в самолете Минводы – Внуково, уже давно разошлись по организму, катализируя процесс опознания всего прекрасного. Да и, собственно, чего грустить? Шатой, высокогорное чеченское село, взят. Враг повержен, боевики трепещут! И это снято, записано на «Бетакам»[1]. Все!

Остался, правда, последний штрих. Мелочь, проформа, без которой меня могли «выдернуть» из заслуженных отгулов и опять позвать на работу – надо было отчитаться за командировку. Проживание в гостинице, аренда автотранспорта и все такое прочее.

Я направился в штаб-квартиру «Вестей», где вот уже второй год трудился репортером и начинал забывать свое военное прошлое – четыре года казармы Курганского училища и офицерскую службу в различных должностях и округах…