Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс

А командировка… Восемь месяцев мы проторчали в Чечне. С перерывами. Согласен, долговато. Но события… Они проносились галопом. Сжимали часы в секунды, дни в минуты. Сначала была осень 94-го, война Гантамирова с Дудаевым. Потом «штурм» Грозного, так называемой «оппозицией», а на самом деле нашими танкистами, завербованными хитроумными ребятами из ФСК. Потом настоящий штурм в январе 95-го, Северная группировка генерала Рохлина, Больничный комплекс, ранение нашего видеоинженера Кука пулей из дудаевского дворца, побывка и далее опять со всеми остановками: Аргун, Гудермес, Старые Атаги, Бамут. Вот-вот победа. Оставались километры. Метры! Чешки, Цемзавод, Малые Варанды, Ярышмарды, Дачу-Борзой, Шатой. Все. Стоп. Войне конец!

Анатолий Васильевич Квашнин, полководец России начального периода, царапая ногтем по карте, окруженный налетевшими штабными и журналистами, втолковывал кому-то в Москве по полевому телефону: «Запишите сегодняшнее число. Тринадцатое июня. Добиваем в Шатое последние остатки. К вечеру все будет закончено!»

И вот теперь я, пьяный, довольный и в новых штанах, поднимаюсь по лестнице в бухгалтерию, чтоб рассказать (и доказать, между прочим), как я жил все это время в солидной гостинице и катался по Аргунскому ущелью на такси «йеллоу субмарин».

И вдруг оклик, – я уже не помню, кто это был… «Старший по званию» кто-то, рядовой так бы не обратился: «Сладков! Давай быстрей в бухгалтерию! Получай деньги и в командировку!». Сказал и исчез. А я остался. Почему-то вдруг за ухом зачесалось… Дядя, ты что-то напутал, некуда больше ехать! «Нам нееекудааа большее спешииииить!» Мы всех уже убили, ой, то есть победили. И тут еще один пробегающий мимо, соратник по цеху:

– Да ты че, не знаешь, уже в России война!

– А где? – спросил я, почему-то представляя себе Челябинск или Норильск в огне и руинах, как город Грозный.

– Басаев Буденновск захватил. Это город такой в Ставрополье…

В бухгалтерии у меня без обычных выволочек и расспросов приняли кипу мятых бумаг по закончившейся командировке (вот тебе и отчет!), а взамен вывалили на стол десятка два пачек деревянной валюты. На мой слабый лепет «а почему я?» – сказали, как в райвоенкомате: «Распишись!». Что я по привычке и сделал.

И только спустя три минуты, на лестничной клетке, в голове, куда уже прилила кровь вперемешку с сивухой, закипятились мысли: «Блин, ну почему я?! Ну почему вот так! Ну сколько можно! Неужели никто не хочет понять, что это не только бабки эти командировочные, которые с трудом уносишь в карманах! Не только грязь, которая может отсосать подошву у самого крепкого сапога. Это не только уговоры самого себя – вот дотуда надо пробежать, а дальше, может быть, все обойдется… Это ведь тот самый страх, который в Москве не проходит! Ощущение, что тебя уже внесли в какие-то странные или, точнее, страшные списки. И ты уже не выскочишь из них, пока не дойдешь до конца. Но вот Чечня позади, привал в промежуточном цветущем Владикавказе, накрытый стол. Чуть-чуть отпускает! И вот ты приезжаешь домой. И надо же – не спокойствие, а мираж. Оказывается, это еще не конец. Он будет, но уже точно чуть позже. И ты опять в бухгалтерии слышишь: „Распишись!“»

– Здравствуйте, это из ритуальных услуг вас беспокоят, а Сережа дома? А… Ну передайте ему, что он в командировку сегодня едет. Да. В Монте-Карло… Галина Тимофеевна, это я, Сладков, вы не узнали, что ли?

Куку, вернее, Сереже Кукушкину, было слегка за сорок. Жил он один, вернее с мамой, то есть, еще вернее, без жены и детей. Нет, они у него были. Дети в настоящем (сколько их, похоже, он и сам не знал), а жены – в прошлом. Пять жен. По паспорту. А так, конечно, больше. Он всех их продолжал любить. Помогал им, и в Чечне, перед каждой побывкой, подолгу размышлял, к какой из брошенных ранее жен по приезде заявится. Кук был наш видеоинженер. Член бригады, или, точнее, нашего репортерского экипажа. В его ведении были проводки, штепселя, разъемы, ну и так далее… И со все этим хозяйством, включая камеру, он носился, как с писаной торбой, складывал, протирал, перебирал… Кук был похож на индейца: джинсы со стажем, длинные прямые черные волосы и, может быть, слегка портившие вид очки с толстыми стеклами. У него была привычка слегка подкашливать. Так, из глубины горла… Получалось похоже на тихий звериный рык. Делал он это в какие-то особые моменты, типа, когда решали – брать еще водки или не брать? После Сережиного кашля сомнений уже не оставалось.

Оператор. Вадик. Третий член группы и последний. Рост сто восемьдесят три, вес сто пятьдесят. Правая ступня при ходьбе чуть оттопыривается в сторону. Следствие травмы. Когда у Вадика кто-нибудь спрашивает: где ж ты, мол, так? – он обычно начинает издалека: «Старичок, был я в Афгане…» Собеседник тут же начинает усиленно кивать, мол, понимаю, герр ветеран, понимаю! Но Вадик всегда продолжает: «В общем, приехал домой, выпили мы на даче, в Шереметьеве. И… На рельсы, прямо с платформы…» Вот такая у него история.