Грозовое лето

Новый мятеж русских кулаков и уцелевших от возмездия белогвардейцев — «зеленых», как они себя именовали, — перекинулся в Федоровскую и Маяклинскую волости. Десятки хлебных складов были разграблены. «Зеленые» вешали коммунистов, истязали и убивали милиционеров.

Хисматулла, решив сперва повторить столь счастливо оправдавший себя прием Кулсубая, послал на переговоры с «зелеными» Мурзабулатова и председателя Бурзян-Тангаурского кантисполкома Шахита Худайбердина, но атаманы обнаглели, кичась отвагой, и не сложили оружия. Их спесь усилилась и оттого, что Хажиахмет привел к ним отряд своих конокрадов.

Пришлось послать на усмирение Кулсубая с его девятью сотнями, а «зеленые» тем временем разграбили села и аулы Ивановку, Федоровку, Антиган и Акьяр.

Резвые кони были у джигитов и казаков Кулсубая, но слава его неслась по волостям еще стремительнее, и в рядах «зеленых» сразу же начался разброд, предусмотрительные мужички в ночной тьме разбегались по хуторам и заимкам, а кое-кто и с поднятыми руками выходил навстречу дозорам и сообщал Кулсубаю, где остановились мятежники.

На польском фронте Кулсубай увидел у конармейцев Буденного тачанки, оценил их ударную силу, сочетавшую скорость и огонь, и, вернувшись в Башкирию, отобрал у немцев-колонистов в Давлекановской волости пролетки на железном ходу, поставил на них станковые пулеметы.

В первом же бою тачанки, запряженные тройками сильных лошадей, вырвались по сигналу Кулсубая на фланг и скосили пулеметным огнем шеренги «зеленых».

Вечером в стане мятежников воцарилось беспросветное уныние. Нигматулла и Сафуан уединились со своими телохранителями, улеглись у костра и в ожидании ужина курили и рассуждали.

— Дела скверные, — сказал наконец Нигматулла. — Мы этого шайтана не осилим.

Сафуан тоже ясно видел, что шайтана Кулсубая с его девятью сотнями победить невозможно, и осведомился:

— А что же делать?

— Уносить ноги подобру-поздорову.

— А друзей оставить в беде?

«Это ты, лицемер, готов положить жизнь свою за друзей?..» — подумал с омерзением Нигматулла и проворчал:

— Сдались тебе друзья «зеленые»!.. Ты им не нужен, и они тебе не нужны! Если еще раз попадем в лапы Кулсубая, то уж нам несдобровать! Айда этой же ночью на коней — и в степи.

— И Хажиахмета бросим?

— Нынче надо беречь свою голову! А хочешь целоваться со своим конокрадом Хажиахметом, то оставайся, не неволю! — отрезал по-своему честно Нигматулла.

Сафуан для приличия поломался, но тут же велел своим парням седлать лошадей.

Этой же ночью беглецы, соблюдая всяческую предосторожность, покинули лагерь «зеленых» и направились на юг, в киргизские степи, но в темноте запутались и наскочили на дозор, то ли джигитов Кулсубая, то ли «зеленых».

Шальная пуля выбила Сафуана из седла.

Нигматулла, не страшась свистящих и гудящих вверху и по сторонам пуль, слез с коня, взял золотые часы из кармана бешмета Сафуана, выломал два золотых зуба из его нижней челюсти, прихватил и саблю в выложенных уральскими самоцветами ножнах, и револьвер, велел своему телохранителю вести в поводе за собою коня Курбанова. На первом же привале, в мутной полутьме рассвета, он обследовал седельные сумки, нашел мешочки рассыпного золота, одарил и своих, и сафуанских джигитов, но добрую половину присвоил.

В этот же день «зеленые» были окружены отрядом Кулсубая и полностью уничтожены. Главари Рогалеев, Крысин, Зайнуллин, Хажиахмет Унасов по приговору военно-полевого суда были расстреляны.

Но где же Нигматулла? Кулсубай велел своим джигитам прочесать все хутора, заимки, леса, рощи, овраги. Нигде не отыскался след Нигматуллы. Кулсубай места себе не находил от досады.

«Где же бродит Нигматулла-вор, Нигматулла-предатель? Или к басмачам убежал в Бухару, в Хиву? Нет, так далеко он ни при каких обстоятельствах не успел бы умчаться! Значит, где-то спрятался в наших же краях и ждет весны, чтобы опять разбойничать и убивать коммунистов. Я должен поймать его сейчас…»

Через несколько дней к Кулсубаю в лагерь приехал из аула Султангали, по-обычному услужливый, вкрадчивый, немногословный; всем командирам он кланялся в пояс, с красноармейцами шутил. Кисет его, шитый шелками, был набит мелкорубленой самосадной махоркой, и он щедро угощал всех курильщиков. К тарантасу сзади была привязана кобылица, упитанная, холеная.

— Прими подарок, прославленный полководец башкирского народа! — с поклонами указал на лошадь Султангали. — Откармливал овсом двойной очистки. В телегу ни разу не запрягал, чтоб не потела и не испортила по́том вкуса мяса.

Кулсубай не отказался от приношения.

— Слава аллаху и твоему воинскому дару! — продолжал льстить Султангали. — Все бандиты в Кэжэнском кантоне истреблены. В аулах спокойно, мирно. Базары шумят.

— А Нигматулла? — хмуро спросил Кулсубай; он был недоволен собою, своей нераспорядительностью.

— А Нигматулла уехал в Бухару, к Заки-эфенде!

— Откуда ты знаешь?

— Я не знаю, а думаю, — находчиво сказал Султангали, — здесь ему никто не подаст куска хлеба.

— Так уж и не подаст!.. Враги советской власти не перевелись, кустым. И не забывай, что у Нигматуллы осталось золотишко.