Грозовой август

Медленно тянулась эта ночь. Русанов обошел посты, огневые точки и отправился к Иволгину. Дождь временами утихал, потом лил снова. Ветер дул то с юга, то с востока, будто нарочно гонял тучи над городом.

Русанов разыскал Иволгина на окраине монастырского парка.

— Что нового?

— Пока нормально, — ответил Иволгин. — Ефрейтор Туз обнаружил здесь русского попа. Сидит поп в халупе, пьет самогонку и рычит, как медведь в берлоге: «Ночь осенняя — хоть глаз коли...»

— Это что еще за поп?

— По-моему, его за пьянку выгнали из монастыря. Безработный он теперь, вот и скулит. Я поставил там человека для наблюдения.

Викентий Иванович решил взглянуть на священнослужителя. Вместе с Иволгиным они миновали глинистый пустырь и сквозь деревья увидели слабо мигающий огонек.

— Тут он. Песни поет, — сказал выступивший из тьмы ефрейтор Туз.

Из хижины доносился рокочущий бас:

Молись, кунак, в стране чужой,Молись, кунак, за край родной...

Туз заглянул в оконце и сказал:

— Один...

Русанов постучал в дверь.

— Кто там? — рявкнул певец.

— Откройте русским солдатам!

— Русским?..

Дверь распахнулась, перед ними стоял красноносый бородатый старец в длинной одежде, с копной давно не чесанных волос. В одной руке он держал приподнятый фонарь, в другой — топор.

Увидев солдат с погонами на плечах, пещерный житель часто заморгал, будто хотел отогнать видение.

— Русское воинство? Свят, свят, свят господь Саваоф!

— С топором встречаете земляков? — спросил Русанов.

— Топор не для вас, — угрюмо ответил бородач. — Вчера едва отбился от гостя из страны восходящего солнца. Да простит меня господь бог... — Он бросил топор в угол и пригласил: — Прошу, сыны мои, войти в скромную обитель отца Варсонофия, яко света луч в преисподнюю.

Закопченный фонарь едва освещал пещеру. Вдоль стены лежали две покрытые сеном доски, служившие хозяину кроватью, на шатком столике — краюха хлеба, испеченная на углях картошка, два соленых огурца и оплетенная бутыль.

Отец Варсонофий поставил на стол фонарь и еще раз оглядел гостей:

— Погоны носите? Русские погоны?! Зело удивлен и озадачен. Откуда вы?

— С неба свалились — воздушный десант, — пояснил Русанов.

— И поднимутся двери вечные, и войдет царь славы! — пророкотал поп. — Я ждал вас. Да, ждал. Но как можно от Амура до Артура за две недели! Чудны дела твои, господи!

— Вот мы сверху, от всевышнего, и пожаловали. Удивляетесь? — спросил Викентий Иванович, усаживаясь на чурку.

— А впрочем, Россия всегда удивляла мир — сколько живет она, столько и удивляет, — пробасил отец Варсонофий, взял оплетенную бутыль: — За ее славу, господа! За русское оружие!

Но, кроме пустой консервной банки, у него ничего не было. Хрусталь, как пояснил он, оставлен в Питере, на Невском проспекте...

— Пейте на здоровье, — выручил хозяина Викентий Иванович. — Нам нельзя, мы несем службу.

— Понимаю... Кто я есть, чтобы пить со мной добрым людям? Червь презренный...

Поп насупился, приподнял банку, выпил и закусил огурцом.

Десантники, сопровождавшие офицеров, с любопытством рассматривали незнакомца.

— Дает батя дрозда, — шепнул Юртайкин Посохину. — Составь ему компанию.

— Ему, паря, самому маловато будет...

— Тысячу верст за две недели! — Поп тряхнул лохматой головой, невесело произнес: — Нет, не такими шагами мы брели с генералом от инфантерии Куропаткиным...

— Вы были военным? — удивился Викентий Иванович. — Как попали в Маньчжурию?

— Штабс-капитаном был. Батареей командовал. Разве мало нашего брата пришло сюда с атаманом Семеновым, с Нечаевым, Ханшиным?

— Из офицеров и в священнослужители? Странно!

— А что было делать? Идти к атаману Семенову? Супротив своего нутра? Но жить чем-то надо... Вот и подался в монастырь.

Старик умолк, прислушиваясь к шороху дождя. Потом опять приложился к банке с водкой.

— Передо мной каются люди, я покаюсь пред вами. Прилипни язык мой к гортани моей, если хоть на йоту отступлю от истины.

Тяжело было слушать «исповедь» отца Варсонофия. Путаную жизнь прожил человек, а теперь, не щадя себя, рассказывал все, как было: как проклинал в своих проповедях красную Россию, предавал анафеме большевиков и как потом все в нем перевернулось — когда немцы подошли к священной столице красной России. Он стал молиться за победу русского оружия, проклинать фашистов. Вспомнил свою последнюю проповедь. Больше часа он нещадно порицал с амвона коммунистов и комиссаров за то, что пустили под Москву швабов. А потом вдруг из души его вырвались совсем другие слова. «Можно ли хулить тех, кто сражается за землю русскую? За уделы, где лежит прах наших отчич и дедич? — вопросил он и ответил: — Нет, нельзя, и да благословит их господь в боях за правое дело!»

Понимая, что для победы над супостатом одних молитв мало, отец Варсонофий стал собирать приношения прихожан, отвез русскому консулу не меньше пуда крестов и подсвечников в фонд обороны России. Полковник Судзуки назвал его «красным попом» и ударил палкой по голове. Отверженный священник покинул город, долго бродил по Маньчжурии, жил как отшельник в глухих горах...