Группа

Катя. Показывать они нас любят, Клава. Ты понимаешь Ленка, гнев народный все не остывает. Вот мы с тобой уже здесь, вдали от ихней гнилой картошки, сало нерусское едим, а они меня ненавидят. Знаешь за что? Я — свободный человек, понимаешь?

Клава. Свободные — монахи в монастырях! Вот я — свободна!

Катя. Я могу тебе повторить: есть у тебя десять кусков — езжай в Москву, становись в очередь, и тебя вывезут. Торопись — цены растут. В основном тут лучшие, умнейшие девки советские — цвет! Лен, согласись: русский корпус за границей — все-таки он чего-то стоит. Ведь не учетную же карточку хазбенту показываешь, понимаешь, а фасад. Должна тебе сказать, Клава, сейчас в Шереметьево в основном дочери рабочих и крестьян толпятся. А в наше время: филфак, два языка — как минимум.

Лена. У меня мать одна с тремя братьями — все старше меня. Я их уже всех который год кормлю.

Катя. Да ладно! Что их кормить-то? Купишь там связку часов, какую-нибудь муру с развала привезешь — бросаются толпой, лишь бы Вовца отоварить. Ну чего ты головой качаешь, Клав? Плохие, думаешь, у нее братья, да?

Лена. Двое — механики, один — таксист. Всем везу контейнерами, одеваю невесток. Попробуй им скажи: вернуться хочу — не переживут горя, назад вытолкают. У матери уже какой-то подполковник появился отставной. Знает: дочь за границей, глядишь, и ему отломится. Мать просит, знаешь, то бритву ему привезти…

Катя. Да вокруг каждой из нас кормятся — вокруг каждой.

Лена. Да мы посланцы страны!

Катя. Вот это правильно ты сказала: мы, понимаешь, мы, а не они.

Клава. Завяли уши, стали опадать.

Катя. Нет, Лен, эту мысль я поддерживаю. Мы! Ты в точку попала. Какая польза державе от тебя здесь, Клава? Ну урвешь ты на свои крохи, которые тебе дали, какую-нибудь радость. Ну ведь ничего ж ты стоящего в страну ж не привезешь. А мы от своих инородцев заныкаем и, глядишь, державе поможем. Ведь знаешь, сколько мы навезли-то уже в страну.

Лена. Ты, Клава, из очень темного царства приехала, осознай это.

Клава. А ты здесь — луч света оказалась!

Катя. Да, она прожектор! Ей весь мир открыт. Тебе паспорт-то вернули двадцать лет назад!

Клава. Смейтесь-смейтесь над нашей землей! Мы все преодолеем. Вы будете злобно скрипеть зубами, когда это увидите!

Катя. Да мы помрем до этого сто тысяч раз!

Лена. Нас привезут назад как героев, в цинковых гробах.

Клава. Жди! На постамент тебя поставят между Мининым и Пожарским!

Катя

(хохочет). Да если ее и поставят, то не с ними, Клавка! Она станет рядом с каким-нибудь Ришелье.

Клава. Вот и стой, стой с Ришелье.

Катя. А нормально, Лен, да? Возле Дюка — причем не одесская, а из Донецка откуда-нибудь, со станции Лозовая, такая рванина.

Лена. Да не вывез бы ее Дюк. Француз не вывез бы никогда!

Катя. Я считаю, Лен, что в России вообще с французами перебор вышел. Сплошной Барклай де Толли, куда ни ткнись.

Лена. А немцы что? Они ж до царских кровей добирались. Какую-нибудь великую княжну отдать за немца — это не зазорно было, им прощалось. А дочь служащего они простить не могут.

Катя. Что писали классики? Вот они висят перед глазами, Клав? Призрак рыщет по Европе. Вот вы здесь и рыщете, Клавка, по развалам. Они же всю картину эту предрекали.

Лена. Он не рыщет, он там бродит.

Катя. Бродим мы здесь, потому что мы тоже, тоже призрак здесь, Ленка. Мы никому не нужны. У нас нигде нет дома теперь, ни здесь, ни там, — и не будет никогда.

Лена. Нет, Катерина, я к призраку отношения не имею.

Катя. Имеешь, Ленка, и я имею, и всем здесь этот призрак в кошмарах снится. Мне рассказывали, Ленка, всем снится здесь один и тот же сон.

Лена. Не надо. Видишь вон, гусиная кожа сразу пошла.

Катя. Сколько снов у Верки было, не помнишь, Клав?

Клава. Какой Верки? Я ваших Верок не знаю.

Лена. Верка-эмбрион, которая в Кёльне?

Катя. Сны были у Веры Павловны. Забыла ты, Лен, программу средней школы? Какой там был последний сон Веры Павловны?

Молчание.

Клава. Вот мы плыли в гондоле, я следила, никто ж из вас не полез в сумку, не подал нищим. А вот с нами Хлора Матвеевна, наша, наша советская, из делегации, все свои деньги нищим раздала. Советская женщина — певцам и музыкантам. Вот вам советский человек, он с себя последнее отдаст, снимет и отдаст.

Лена. А что отдавать? Снимать-то ж нечего.

Клава. Потому ты и переметнулась сюда!

Лена. А чего же вы так сюда рветесь? Ехала бы в Монголию, в Улан-Удэ! Нет, вы к развитому поближе!

Катя (Лене). Слушай, чего-то я забыла; что снилось-то Верке? Клав, ты же не знаешь, ты же брошена здесь на произвол судьбы. Ты, Клавка, еще спасибо скажи, что тебя выпустили на распродажу. Вас там оптом считают: вы — советский народ. А народ заболеть не может. Вот если зуб у тебя, например, здесь заболит — ведь только товарища просить: выбей, брат, локтем.

Клава. А я не заболею, я закаленная в ледяной воде.

Катя. Ну машина тебя собьет.

Клава. А может, это я ее собью?