Группа поддержки для выживших девушек

После того как меня выписали из больницы, Мэрилин предложила мне свой гостевой домик, но мне хотелось побыть где-нибудь в тихом месте, и я спросила у Дани, можно ли мне пожить на ее ранчо. Она не ответила «нет», и я восприняла это как «да». Мне там нравится. Я вижу издалека, кто туда едет. Все лошади вернулись, и мне нравится проводить с ними время. Мне нравится их запах, мне нравится, как они двигаются, их настороженность по отношению к миру. Я снова думаю о том, что Джиллиан нравились лошади и она ни разу не сидела в седле. А я набираюсь сил для этого. Может быть.

– Она на физиотерапии, – говорю я Мэрилин. – Ее привезут с Джулией.

Врачам придется повозиться с левой ногой Дани – с ее левым бедром и обоими коленями. Первые два дня она отказывалась подниматься с больничной кровати. На третий день в ее палату приехала на кресле-каталке Джулия и тут же захлопала в ладоши.

– Эта скорбная гулянка с настоящего момента отменяется, – сказала она, увидев сестру, въезжающую в палату с пустым креслом-каталкой. – Тебе пора выбираться из твоего удобного гробика и начинать жизнь заново.

Джулии нравится знать о чем-то больше, чем кому-то другому, и она определенно знает о креслах-каталках больше, чем Дани. Она приехала на ранчо, и мы втроем потратили целую неделю на то, чтобы сделать его более удобным для жизни – они вдвоем в креслах-каталках, я – с тростью, три переломанные последние девушки и пара наемных из города. Дани так заразилась этим, что купила одно из кресел «Фридом» и теперь целыми днями без преувеличений пропадает в пустыне.

Когда она не появилась на ночь в первый раз, я перепугалась. Увидев, как на следующий день еще в сумерках она возвращается через кустарник – она двигалась, нажимая на рычаги коляски, которая подпрыгивала на неровностях, – я бросилась к ней и устроила ей жуткую нахлобучку. Она дождалась, когда я выпущу весь пар.

– Мне нравится спать под звездами, – сказала она. – Я наблюдала коршунов, я наблюдала койотов. Ненадолго ко мне пришла Мишель, посидела со мной. Она мало говорила, но слушала. Теперь я, наверное, буду часто выезжать и видеться с ней.

Она вырулила мимо меня к дому, но вдруг остановилась и сказала:

– Ты мне больше нравишься, когда не говоришь так много.

– Ты меня ненавидишь? – спрашиваю я у Мэрилин, когда мы сидим в комнате для свиданий ЦККЗ.

Пластмассовые столы прикручены к покрытому линолеумом полу, окон здесь нет, в углу игровая площадка с пляшущими мультяшными животными, нарисованными на стенах. Все это наводит на мысль о самом грустном в мире буфете в начальной школе.

– Ненавижу ли я тебя? – переспрашивает Мэрилин.

Я киваю. Я думаю о моих письмах, думаю о книге, думаю о том, как я называла ее избалованной алкоголичкой, думаю обо всех совершенных мною ошибках.

– Дай я покажу тебе кое-что, – говорит она, ставит себе на колени свою большую соломенную сумку и вытаскивает оттуда огромный телефон. Она проводит по экрану большим пальцем вниз, еще вниз, еще вниз, потом останавливает экран и удерживает его.

Сначала я не понимаю, что вижу, а потом не понимаю, как могла не понять.

– Файн! – громко говорю я.

Она пересадила его из горшка в одну из мягких, суглинистых цветочных клумб близ гостевого коттеджа. Он вырос с тех пор, как я бросила его, на нем распустились новые листья, из его цветочков вызревают крохотные зеленые коробочки, он пускает корни, дает новые ветки.

Я воспринимаю это как штрих прощения, которого я не заслуживаю.

– Надеюсь, ты не возражаешь, – говорит Мэрилин.

– Файн, – говорю я, чувствуя смущение от того, что говорю даже не с растением, а с его фотографией на чьем-то телефоне, но я ничего не могу с собой поделать. – Ты посмотри, каким ты стал. Ты растешь. Тебя окружает столько сексуальных папоротников.

Из земли вокруг него поднимаются громадные первобытные папоротники.

– Он был в этом тесном горшке, как в клетке, – говорит Мэрилин. – Ему некуда было расти. Понимаешь, его несчастные маленькие корни были травмированы. Надеюсь, я поступила правильно.

Теперь уже Файн не вернется ко мне. Он больше не будет сидеть на своей дощечке и смотреть вместе со мной телевизор. Он больше не принадлежит мне.

– Это здорово, – говорю я Мэрилин. – Идеально. Я думаю, что мешала ему.

– Он разрастется в прекрасный куст клетры, – говорит Мэрилин. – Он будет расти и расти. Готова держать пари: когда ты увидишь его в следующий раз, ты не узнаешь в нем своего мальчика.

«Ну, видишь, – мысленно говорю я Файну, – тебе будет лучше, чем когда-либо прежде».

– Ну, и теперь у тебя есть хороший предлог, – говорит Мэрилин.

– Предлог для чего?

– Приехать с визитом, – отвечает Мэрилин.

Она возвращает телефон в сумку, а я сажусь на жесткий пластмассовый стул и устремляю взгляд на торговые автоматы у противоположной стены. Я пытаюсь понять, почему мне так одиноко.

– Мне не хватает Адриенн, – говорю я наконец.

– И мне тоже, – говорит Мэрилин.

– Она была лучшей из нас, – говорю я, чувствуя боль в груди.