Грустные клоуны

Гарантье чувствовал, как увлажняются его руки, и это наполняло его отвращением, причиной которого был вовсе не пот, а эмоции. Он напустил на себя самый отстраненный вид, на который только был способен. Это был верх плохого вкуса: Энн как вкопанная застыла перед незнакомцем, и чувствовалось, хотя этого еще не было видно, что они уже держатся за руки. Ну и дела! Вульгарность этой сцены усугубляла бедная продавщица цветов в ниццской шляпке и со скромным букетиком в протянутой руке. Ну и дела!

Теперь они оживленно разговаривали, и Вилли бросал на Гарантье один растерянный взгляд за другим. Воротник его пальто был поднят, завитки волос прилипли ко лбу. Он подавленно сидел за столом, однако пытался улыбаться и выглядеть истинным Вилли Боше: люди смотрели на него с нескрываемым любопытством, и единственное, что ему оставалось, так это убедить их в том, что Энн встретила друга детства.

Сопрано внимательно наблюдал за встречей. Он соблюдал условия контракта и, словно тень, повсюду следовал за Энн на протяжении последних двух месяцев. Но за сутки до отъезда клиента он подумал, что его работа закончена, и решил ненадолго окунуться в атмосферу карнавала. И вот результат. Но ему повезло. Ему всегда везло. Он всегда оказывался в нужном месте в нужное время. Удача была последней из потаскух, а он — ее вечным любимчиком.

Барон, казалось, тоже заинтересовался парочкой, но это, несомненно, было не более чем совпадением: он по-прежнему оставался недвижим, только всем корпусом развернулся в сторону Энн и Рэнье. Его котелок был густо обсыпан конфетти, а шею и плечи украшали длинные ленты серпантина.

Рэнье взял букетик фиалок и протянул его Энн — банальность этого жеста вызвала непроизвольную ухмылку Вилли. В кафе ввалилась новая толпа масок и в вихре конфетти затеяла хоровод вокруг пары.

— Да здравствуют влюбленные!

Сопрано встал, допил свое пиво и поставил стакан на стол.

— Пойдемте, barone mio. Мы подождем их на улице. Всякое может случиться. И мой девиз остается неизменным: верность работодателю!

Внезапно его молчаливый компаньон согласно кивнул, что повергло Сопрано в неописуемое изумление, но это, скорее, был спазм алкоголика или икота — барон, этакий денди до кончиков ногтей, оставался абсолютно безучастным ко всему происходящему. Впрочем, слово «работодатель» было не совсем уместно, когда речь шла о любви. Тут следовало бы употребить слово «хозяин». Когда-то давно, в Венеции, барон с удовольствием смотрел спектакль «Арлекин — служитель любви». Сопрано взял его под руку и, почтительно поддерживая, повел к выходу. При этом он жестом останавливал молодежь, пытавшуюся сыпануть в лицо барону пригоршни конфетти, добродушно приговаривая слегка хрипловатым и прерывистым голосом:

— Осторожно… Он очень слаб… Очень слаб!

Наконец ему удалось вывести барона на улицу без какого бы то ни было ущерба, если не считать следов гипсовой пыли на лице.

Вилли крутил головой во все стороны, чтобы в толпе не потерять Энн из вида. Он ослабил узел галстука и расстегнул ворот рубашки. Такого жуткого приступа астмы у него не было уже несколько лет.

— Пойдемте со мной, — предложил Рэнье.

Энн заколебалась и бросила на него почти умоляющий взгляд: они оба почувствовали, что так просто это не делается, что нужен какой-то разумный повод, благовидный предлог. Они все еще находились в плену архаичных условностей мира, враждебного к тем, кто пытается ускользнуть от него, и Рэнье постарался соблюсти приличия, моментально отреагировав на настроение Энн:

— Я знаю одно местечко, где нет толчеи и откуда прекрасно видно все дефиле.

— Я не одна, — ответила она и, чтобы не разочаровать ею, тут же добавила, — со мной отец.

— Который из двух ваш отец? Надеюсь, оба?

— Оба, — быстро ответила Энн и, внезапно отвернувшись, отчего ее пышные волосы в беспорядке рассыпались по плечам, направилась к Вилли, сидевшему в другом конце зала.

Подходя к его столику, она все еще улыбалась, и Вилли получил улыбку, предназначенную вовсе не ему.

— Не ждите меня, — сказала Энн. — Я сама доберусь до отеля.

Вилли встал и поцеловал ее руки. Он сделал это по-отечески, не склоняясь, просто поднеся их к губам.

— Какой взгляд, дорогая! Я счастлив, что он снова вернулся к вам. Вы так расстроили вашего отца, что ему пришлось погрузиться в созерцание картинки на настенном календаре, кажется, это «Анжелюс» Милле. Для тех, кто знаком со взглядами господина Гарантье на искусство, совершенно очевидно, что толкнуть его на эту крайность могла картина куда более оскорбительная в своей пошлости, нежели «Анжелюс». И, наконец, два момента. Во-первых, будьте осторожны в выборе отеля. Подумайте о моей репутации. В Ницце есть добрая дюжина журналистов, которые только того и ждут… Во-вторых, к которому часу вам приготовить утром ванну?