Грустные клоуны

Она попыталась задержать его руку, но он был прав: все остальное было намного севернее, там, откуда, несомненно, пришло выражение «хранить холодную голову». Покачиваясь на волнах тишины, ощущая у своих ног свернувшийся в клубок мир, они надолго замерли в счастливой неподвижности мгновений, которым смертельно надоело заканчиваться. Он думал о том, что было потеряно в сражениях, и о том, что теперь вновь обретал живым, победившим и невредимым в этом теле, прижавшемся к нему, в этом легком дыхании, отрицавшем закон тяготения, в этой гавани под мышкой, где заканчиваются все искания и где все воздается сполна. А этот волшебный, изменчивый рисунок губ, подобный волне, застывшей налету!.. О те, кого мы заключаем в объятия! Это говорит человек, воплощение человеческой суетности, шутовства, ярости и отчаяния. Тот, который познал братство сражавшихся за правое дело и ничего не узнал, тот, который познал женщин и ничего не узнал, тот, который познал материнскую любовь и ничего не узнал, но который наконец встретил тебя и встретил все. Вот так, на моих глазах возник мир для двоих. И как это странно — быть зрелым человеком, который получает наконец-то свой первый урок, открывает для себя женскую руку, женскую походку, женские ноги, которые что-то отдают земле, каждый раз прикасаясь к ней, а это чудо женских рук, лежащих вдоль тела: какая потрясающая идея — сложить их таким образом! Словом, все впервые. И вчера вечером, стоя у окна, разве я мог подумать, что с каждым поцелуем твоей руки можно вобрать в себя средиземноморскую ночь со всеми ее ароматами? Здесь закончилась моя бродячая жизнь. Подвинься ближе. Да, я знаю, что ты не можешь, и все же подвинься. Еще немножко… Ну вот. Ничего, потом отдышимся. Вот так, Жак…

Не зови меня. Не называй моего имени, а то подумают, что нас двое.

Он попытался вспомнить, что говорил Горький о грустных клоунах, потому что сказанное или не сказанное Горьким не имело никакого значения, ибо он также написал, что любовь — это непостижимость человека с позиций законов природы.

— Почему ты смеешься?

— Этого требует важность момента.

В середине ночи он зажег свет. Она выглядела такой крошечной: все, казалось, умещалось в ее темных волосах. В их тепле дремали глаза, нос, губы, подбородок, ухо.

Ему хотелось по очереди брать их и, как цыплят, подносить к своему лицу, прикасаться к ним щекой, а потом класть на место в гнездо, не тревожа при этом их мать.

На рассвете он снова проснулся, улыбнулся ей и опустил голову, как делал это человек с незапамятных времен, прижимаясь лбом к тому, что любил больше всего на свете.

XVI

Через полуоткрытые ставни виднелись оливы с шелестящими на ветру кронами. Их серебристые листья напоминали сардинки, которые когда-то давно, на Сицилии, трепыхались в отцовской сетке на дне лодки. Голубое небо было начисто выметено мистралем.

Они проникли на виллу, взломав замок. Табличка перед домом предлагала обращаться в агентство по торговле недвижимостью, а это значило, что в настоящий момент тут никого не было. Вилла располагалась просто превосходно, как раз напротив любовного гнездышка голубков. Дело было серьезным, пошел как-никак четвертый день. Тут пахло большими деньгами: она — звезда Голливуда, замужем, светловолосый тип без руки — по всей видимости, тоже из мира кино, каскадер. Наверное, он потерял руку на съемках. Отчаянный парень, по лицу было видно. Впервые после депортации Сопрано подвернулась возможность заработать приличные деньги, может быть, даже пожизненную ренту — тысячи две долларов в месяц. Именно такую сумму он собирался потребовать за свою работу с господина Боше. При встрече в Ницце он скажет ему: «Дело сделано, мы избавили вас от парня».

Барон сидел в полумраке в глубине комнаты между японской ширмой и туалетным столиком, заставленным всевозможными флакончиками и пудреницами. На шее у него висел бинокль. Время от времени он подносил его к глазам, направляя то на дом влюбленных, то в небо. Он вглядывался в него долго и внимательно, словно искал в необъятной синеве что-то или кого-то. Сопрано встретил его на дороге неподалеку от Рима, и барон сразу же произвел на него неизгладимое впечатление. Он шагал босиком по Аппиевой дороге; то был святой год, и Сопрано сначала подумал, что барон совершал паломничество: босые паломники встречались часто, особенно в святой год. Есть люди, готовые на все ради того, чтобы их заметили. Но у него, скорее всего, просто украли башмаки; он был пьян в стельку и совершенно не способен постоять за себя. Сопрано еще никогда не видел человека в такой степени опьянения.