Грустные клоуны

Барон сидел совершенно неподвижно, положив обе руки на колени. Его голова, правда, слегка покачивалась, а надутые щеки полыхали багрянцем; Сопрано вдруг показалось, что барон с трудом сдерживает смех и вот-вот разразится гомерическим хохотом. Но это было лишь мимолетное впечатление. Поди разберись. Несомненно, он был хорошим человеком. С ним случилось несчастье, но он, несомненно, принадлежал к благородному сословию. Должно быть, это и привело его в такое состояние: нужно было жить, а жить в подобных условиях он не мог. За бароном приходилось ухаживать, как за малым ребенком. Он сам умывался, одевался и ел, но подтирать задницу отказывался, несомненно, по причине своего благородства. У аристократии всегда была многочисленная прислуга, которая обеспечивала ее существование и позволяла господам полностью посвятить себя высоким материям. Случалось, Сопрано выходил из себя и награждал барона оплеухами, чтобы заставить его спуститься на бренную землю и нарушить молчание, но все было напрасно: барон воспринимал оплеухи с той же отстраненностью и безразличием, как если бы они были неотъемлемым атрибутом человеческой физиономии. Кроме того, Сопрано постоянно казалось, что за маской непроницаемости он скрывает душащий его смех, некое истинное откровение, суть всей своей истории, хотя вряд ли кто мог сказать, какой именно. Иногда Сопрано задавался вопросом, а существует ли барон на самом деле, не является ли он симптомом болезни, которую Сопрано подцепил еще и молодости, и которая могла, поговаривали, иметь на последней стадии развития самые неожиданные проявления. В конце концов, объяснение давала, вероятно, страница, вырванная из «Словаря великих влюбленных». «Он жаждал абсолютной, чистой, глубокой, прекрасной люови, которая превосходила своим величием саму жизнь.» Должно быть, барона выбила из колеи какая-то шлюха. Да, скорее всего, тут не обошлось без любовной истории.

Сопрано повернулся к маленькому розовому домику, обсаженному мимозами. Иногда течение его мыслей прерывали паузы, и тогда он слышал в ушах странный свист и видел себя, босоногого, стоящим в куче еще живой рыбы, в которой трепыхалась и подпрыгивала серебристая сардинка. Он вытащил из кобуры револьвер и большим пальцем провернул барабан. Этот привычный жест всегда помогал ему взять себя в руки. Второй револьвер лежал в туалетном несессере барона. Потом они перейдут итальянскую границу: до нее было всего несколько минут ходу. Но сначала надо будет отправиться в Ниццу, повидаться с господином Боше.

XVII

Крушение привычного имиджа пугало Вилли больше, чем что-либо другое: иногда даже возникали моменты, когда желание знать, что Энн счастлива, становилось, в своей очевидности, настоящим вызовом его таланту. После стольких лет напряженного труда и несомненного успеха в роли Вилли Боше перенести это было нелегко — казалось, будто рушится творение всей его жизни. Любой ценой ему следовало взять себя в руки и сохранить свой имидж. Для начала нужно устроить оргию, а потом будет видно. Он наполовину опустошил бутылку коньяка, закурил сигару и позвонил в Париж малышке Мур. Эту англичанку он обнаружил в ресторане «Лайонз» на Пиккадили в один из свободных дней, когда от скуки ему захотелось найти какое-нибудь новое лицо. Через сутки сообщение о том, что он собирается снимать «Ромео и Джульетту» с официанткой из «Лайонз» в главной роли, появилось во всех газетах, что выявило рекламные возможности проекта и сразу же заинтересовало продюсеров. Вилли был весьма удивлен таким поворотом событий, поскольку вовсе не собирался снимать фильм, он лишь хотел установить контакт с прессой, чтобы посмотреть на ее реакцию. Реакция была что надо. Он не скрывал своей досады оттого, что пришлось подписать контракты и приступать к съемкам фильма. Впрочем, малышка Мур со своим несчастным видом выглядела весьма трогательно в главной роли, хотя ей не хватало той безграничной глупости, без которой трудно было сыграть хорошую Джульетту. Было очевидно, что нормальная женщина не могла сыграть роль так, как это удавалось гомосексуалисту во времена Шекспира, однако малышка Мур не ударила в грязь лицом. Теперь Вилли держал ее на контракте и недавно одолжил — за сумму, вчетверо превышавшую ту, что он ей платил, разница оседала у него в кармане — для участия в фильме, который снимался в Монте-Карло. Монтаж «Ромео и Джульетты» закончился три недели тому назад.

— Привет, Айрис. Это Вилли. Нет, мы не уехали. Меня задержал один проект, так, сироп, который может влететь в копеечку. Полная чушь, но публике нужны чувства. Я еще не уверен, что из этого что-нибудь получится. Ты можешь приехать в Ниццу на ночь?

— Конечно, Вилли, если вам это нужно. Я пообещала Теренсу поужинать с ним, но если я вам действительно нужна…

— Ты спишь с Теренсом?

— Вы же знаете, что нет.

— Так в чем дело, давай. Он хороший парень.

— Трудно понять, когда вы шутите, а когда говорите серьезно, Вилли. Но вы знаете, что ради вас я готова на все.