Груз

Особенно сладостными, кажется мне, должны быть дачные воспоминания человека, который всего однажды пожил на даче с начала сезона и до самого его конца, пожил в свое удовольствие, никем и ничем не подгоняемый, но больше уже никогда в жизни не смог повторить дивный опыт. Впечатления разных лет не будут наслаиваться, вытесняя друг друга, они сохранятся в его душе, как одна чистая и прекрасная мелодия, слегка грустнеющая к своему концу.

Разве можно забыть эти долгие летние дни, когда солнце норовит разбудить в половине пятого утра, забыть яростные ночные грозы, и то, как пахнет в начале июня жасмин и как вскоре его начинает теснить запах липы, забыть особое восприятие прочитанного в плетеном кресле или гамаке, поздние беседы, гитару и хохот на веранде, прогулки с прекрасной соседкой к озеру и по грибы?

Почему-то я долго думал, что дачи – привилегия Петербурга и Москвы. Но в 1980 году в Якутске я зашел по некоему адресу и узнал, что человек, который был мне нужен, на даче. Тогда это меня поразило. В Якутске, правда, довольно жаркое лето, но сама окрестная природа и тамошние комары, казалось мне, мало настраивают на мысль о даче. «Да что ты! – сказали мне. – Знаешь, какая у нас банька? А рыбалка! Разве ты в своей Москве увидишь такое?»

Случай повторился затем в Пушкинских Горах Псковской области. Это (для тех кто не знает) не город, а «поселок городского типа» с несколькими хрущевскими пятиэтажками. В одной из них на двери меня ждала записка «Ушла на дачу». Ушла!

До дачи было полчаса пешего ходу. Пушкинские Горы – не какая-то промзона, природа и так подступает тут почти к каждому дому. Но – люди живут согласно обычаю, а наш обычай требует дачи.

Обычай благоговейно увозили с собой. «Валла в окрестностях Парижа» усилиями наших соотечественников из рассказа Тэффи «Летом» становится «дачей в окрестностях Тамбова». Пытаясь воспроизвести дачную жизнь в чуждых ей странах своего нового обитания, русские эмигранты 20-х годов были уверены, что стараются ради детей (считалось, что дети умрут, если их не «вывезти» на лето), хотя подсознательно старались ради самих себя. За самообманом стояла попытка вернуть утраченное счастье, отнятую родину.

В «Оксфордском русско-английском словаре» слово дача переводится как dacha

. Если бы авторы словаря чувствовали, что даче соответствует, скажем, summer cottage, country house или holiday lodge, они бы так и написали. Но чувствовали, что не соответствует. И «Русско-французский словарь» того же мнения: дача

– это datcha, а зимняя дача – это datcha que l’on peut chauffer.

Конечно, и на Западе полно людей, владеющих вторым, сельским, домом. Однако почувствуйте разницу. У нас дачников десятки миллионов, и дача – это почти обязанность. Помимо частных и кооперативных дач, то ли были, то ли еще есть казенные дачные тресты, сдающие дачи в аренду, есть ведомственные дачи, какие-то госдачи.

Говорят, французский «дачник» гордится перестроенной мельницей где-нибудь в Лангедоке или виллой на морском берегу в Бретани. Я бы тоже гордился. А у нас дача тем ценнее, чем ближе к городу. И конечно, ей положено быть не самой по себе, а в дачном поселке. Самое же главное, datcha – это образ жизни. В других странах он невоспроизводим.

Одна из самых больших драгоценностей русской судьбы – это детство, проведенное на даче. Моя знакомая Надя Дмитриева (державинский адресат – ее предок) росла в Песках, самом дальнем среди известных подмосковных дачных поселков. Он дальше даже знаменитых своей отдаленностью Вербилок и Рузы. Это 101-й километр. Основателю Песков (старожилы спорят о том, кто это был) запрещено было жить хотя бы на метр ближе к Москве.

В 1934-м здесь возникла дачная колония художников. Среди ее обитателей много известных имен – Лентулов, Куприн, Бялыницкий-Бируля, Лансере, Герасимов, Дейнека, Бакшеев, Рындин, Белашова, Пименов. Дети об их известности не ведали. Это были просто живущие в поселке старички, знакомые родителей. Детям хватало своих забот: удрать на Москву– реку, устроить засаду деревенским, поймать мышь и принести ее лисенку, живущему у Комаровых, а вечером на чердаке у Глебовых слушать продолжение бесконечного рассказа про черную руку мертвеца.

Обихоженные дети, вспоминает Надя, завидовали сыновьям графика Т., которых выпускали в мае, а собирали перед сентябрем, и они носились по поселку босые, черные, счастливые, орали по-тарзаньи с каких-то деревьев и ныряли в запретных местах. Что же до художника Комарова, он иллюстрировал учебники зоологии, и половина его натурщиков жила прямо у него на участке – кто в клетке, кто вольноотпущенником.

Дача что-то говорит любому возрасту. Романс, написанный Вертинским на склоне дней, начинается словами: