Гульчатай, закрой личико!

– Да потому, что чем мельче человечек, тем крупнее у него желания. Так сказать, обратно пропорциональны росту. В каком-то из измерений эту сторону характера «комплексом Наполеона» обозвали. А если к маленькому росту еще и социальное ничтожество прилагается по праву рождения в виде отсутствия перспектив, наличия бедности, уродства и прочих факторов, то тут вообще атас! Вот ты. Ты почему в Зелепупинске самым крутым стал?

– Да надоело, что в детдоме все по голове долбили. Хотел отомстить. – Альберт не стал особо распространяться – вспоминать то время не хотелось. С тех пор, как он попал в Иномирье и женился на королеве Марте, Полухайкин жил одним днем, радуясь каждой минуте.

– Вот! Так чем ничтожнее человечек, чем недоступнее для него то самое светлое будущее, о котором утописты толкуют…

– Это что за звери? – спросил бывший новый русский.

Гуча поискал подходящий пример и, вспомнив, в каком измерении раньше жил Альберт и в какую эпоху, привел пример:

– Ну типа Ленин, Маркс и…

– И лиса Алиса, – продолжил ряд Полухайкин, радуясь, что тоже может блеснуть интеллектом. – Она с котом в паре работала, тоже халяву всем предлагали типа деревья с золотыми червонцами вместо листьев.

– Точно, хорошая метафора, – одобрил Гуча. – Так вот, у женщин эта пропорция настолько больше и настолько чаще встречается, что они нам фору в сто очков дадут, и то не догоним!

– Почему, в натуре?

– Потому что у нее не только маленький рост и хрупкое сложение, у нее еще и слабость, и такая ранимость, что удивительно, как она дожила до совершеннолетия. А еще и нежность, и беззащитность полнейшая. И все это на фоне обратной пропорции. То есть желания у нее такие большие, что выполнять их замучаешься. Сама-то она по причине маленького роста и большого ума напрягаться не будет. А зачем ей? Кругом столько тупых мужиков, которые все ее капризы исполнят! И исполняют, чувствуя себя на ее фоне такими крутыми мачо, что сначала на руках ее носят, а потом на шею позволяют сесть.

– Не, амиго, ты этот… как его… феминист, в натуре!

– Чего?!

– Ну который женщин не любит, не помню, каким словом обозвать.

– Женоненавистник, что ли?

– Ну в натуре, такие наезды… Вот у меня Марта тоже роста небольшого, а ничего, послушная.

– Марта из себя никогда беспомощное создание не строила. Да и маленькой ее не назовешь – вон формы какие! И социум ее не обидел – королевская дочка, так что желания ей подавлять не пришлось. Желания, они, только когда их подавляешь, до гигантских размеров вырастают. Вот ты, Альберт. Ты не имел совсем ничего – одежда и та казенная, детдомовская. А желал ведь!

– Конечно. Я думал: вот вырасту – и у меня будет все! Я, братан, мороженое первый раз попробовал, когда с зоны освободился. Помню, пацаном когда был, все мечтал поесть. А попробовал – и оно мне не понравилось, в натуре! Но купил сразу много.

– Сколько?

– Ну этот… гормолзавод… – Альберт Иванович подождал, пока друг просмеется, потом добавил: – Так и деньги с него потом пошли, типа дальше раскручиваться стал.

– Вот, а если бы ты с детства это мороженое ел, ты стал бы покупать завод?

– Да на фига он мне сдался?

– Вот об этом и толкую! Потому твоя Марта самостоятельная, что у нее сразу все было. И дородная она женщина, и хозяйственная. Ты спокойно два королевства на нее оставишь. А моя Бруня, та вообще любого мужика ударом в челюсть свалит. Да что мужика, Тыгдын один раз пошутил – неделю отхаживали потом. Так что ее тоже беззащитной не назовешь.

– Не, Гуча, че заладил? Ну в натуре, если где поколбаситься, то, может, кошчонка какая и это… эстетичнее будет… но в постели чем больше – тем лучше. Я свою Марту ни на кого не променяю!

– Правильно, потому что она у тебя кровь с молоком. С первой попытки целиком не обнимешь! У меня Брунгильда тоже девушка крупная, ее, как мачту корабельную, издалека видно. Она когда идет, все дорогу уступают, а кто не успел отскочить – сам виноват – наступит Бруня и не заметит. И не надо ей ручку целовать, под локоток поддерживать. Она этим локотком так под дых заехать может – не продышишься, особенно если учесть, что он у нее в железо закован. И мечом машет так, что диву даешься. А маленькая да хрупкая взмахнет ресничками, ты на ручки ее тоненькие посмотришь – и идешь пахать сам. И за себя, и за нее. И не понимаешь, что она ручонками этими так тебя за глотку схватила, что не вздохнуть.

– Оторвать бы эти ручонки шаловливые, в натуре! – озвучил свое отношение к проблеме король Полухайкин.

– Ну зачем же так строго! – Гуча рассмеялся. – Подумаешь – ангелок подкаблучником станет.

– Может, обойдется? – произнес вслух Альберт Иванович, но в душе он понимал, что черт прав. Такого растяпу, как Бенедикт, еще поискать надо. Только и будет делать, что смотреть на жену, вздыхать и петь серенады. Он посмотрел на Самсона – тот что-то говорил Акаве, и король догадался – речь идет о любви, той, которая на всю жизнь. Альберт отошел от окна и вдруг сказал: – Горгона, в натуре, в сандальках ходит, типа… без каблуков. Может, и обойдется, если без каблуков…