Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

Оставалась, правда, теоретическая проблема. «Научный» марксизм умел объяснять историческое развитие только высокоразвитых европейских стран. Маркс подчеркивал, что азиатские общества не следуют по пятиэтапному пути. У них, по его словам, господствовал «азиатский способ производства», поскольку земля в азиатском крестьянском обществе принадлежала скорее государству или крестьянской общине, чем землевладельцам[58]. Этот азиатский способ производства не вел к капитализму английского или немецкого типа, и его следствием было малое число пролетариев. Разумеется, эти противоречия имели место и в бывших российских колониях Туркестана, и в таких зависимых от СССР странах, как Монголия. Однако существенная разница между ними, с одной стороны, и Ираном или Китаем — с другой, заключалась в том, что в последних советские идеи отнюдь не господствовали. Составные части СССР — Узбекистан или республики Закавказья — могли стать своего рода испытательными полигонами, однако происходившее в них сразу становилось немыслимо по ту сторону южной границы Советского Союза[59]

. Тем не менее СССР увязывал свою легитимность с авангардной ролью, которую он играл в международном революционном движении, и считал себя обязанным поддерживать прогрессивные силы за рубежом, даже если эти силы оказывались монархическими, как в случае с афганскими правителями.

Поэтому вскоре после того, как в 1919 году Афганистан провозгласил независимость, туда направилась разношерстная команда советских дипломатов, интеллектуалов и шпионов. Они двигались из закаспийской крепости Кушка и через Герат, Кандагар и Газни попадали в Кабул, где им предстояло сделать так, чтобы Афганистан стал ориентироваться на Москву. Все полномочные представители РСФСР и позднее СССР в межвоенном Кабуле тесно сотрудничали с Коминтерном, стремясь спровоцировать восстание на пуштунской границе Британской империи[60]. Но интриги и дипломатия также требовали интеллектуальных способностей. Молодые ученые-дипломаты, такие как И. М. Рейснер, работали переводчиками и советниками в консульстве РСФСР; после службы они вернулись в Москву, чтобы придать советский характер

богатой традиции дореволюционной науки об Афганистане[61].

Все полное надежд десятилетие, последовавшее за обретением Афганистаном независимости, советские ученые заново открывали, переосмысляли и по-новому представляли соседнюю южную страну, суверенитет которой был признан СССР. Такие ученые, как А. А. Семенов, занялись переводами описаний северного Афганистана и познакомили исследователей с афганскими придворными историками, такими как Фаиз Мухаммед Катиб[62]

. Другие востоковеды — Е. Ф. Лундшувейт и В. Н. Дурденевский — перевели на русский язык афганскую конституцию 1923 года[63]. В годы, когда британцы убивали невинных людей в Пенджабе, а Реза-шах подавлял оппозицию в Персии, Афганистан казался лучом антиимпериалистической надежды.

Российские интеллектуалы в Кабуле запечатлели царившую в то время в стране наэлектризованную атмосферу, невольно указывая при этом на ту проблему, которая будет волновать и многих последующих визитеров: отсутствие собеседников. Так, Лариса Рейснер, сестра востоковеда Игоря Рейснера и жена видного советского дипломата, посетила однажды «машин-хане» — кабульский Государственный арсенал, построенный в 1890‐е годы британскими инженерами для Абдур-Рахман-хана[64]

. Этот «Дом машины» был создан в качестве «ресурсного центра и географической точки, из которой исходило поддерживаемое субсидиями насилие, которое Абдур-Рахман распространял из Кабула на силой прикрепленные к Афганистану народы и территории»[65]. Рейснер, однако, увидела в этой бывшей периферийной ветви претендовавшего на всемирное господство британского капитализма нечто иное — надежду на возникновение рабочего движения. «Машин-хане», с ее точки зрения, представлял собой единственное живое место в депрессивном, застывшем в безвременье пыльном восточном ландшафте. Только здесь прессы, молоты и рычаги накачивали бицепсы привычных к крестьянскому труду рабочих рук, а животы тружеников, вынужденных трудиться по 12 часов в день, оставались подтянутыми, в то время как те, кто над ними надзирал, наращивали жир. Будучи свидетельницей взрывоопасных противоречий промышленного капитализма, Рейснер считала, что эксплуатируемые рабочие живут «в одиноком, почти мистическом предчувствии революции»[66]. Секретарь советского Генерального консульства в Кабуле Л. В. Никулин, вернувшись на родину, тоже с оптимизмом оценивал перспективы афганской революции: «Недаром лорд Керзон утверждает, — насмешливо замечал он в 1923 году, — что каждая семья в Англии отдаст своего последнего сына в том случае, если британской власти в Индии будет угрожать какая бы то ни было опасность. Каждая ли семья?»[67]