Гумилёв сын Гумилёва

Все это говорит не об отсутствии вкуса. У Гумилева были и вкус, и чувство стиля. Алла Демидова рассказывает, как впервые читала в Ленинграде ахматовский «Реквием». Зал филармонии переполнен, а в партере сидит сам Лев Гумилев с женою. Актриса долго не могла подобрать платье для выступления. Надеть вечернее платье – нельзя, но и выйти «по-тагански» – свитер, юбка, — просто как женщина из очереди «под "Крестами"» – невозможно: позади музыканты в смокингах и фраках. И тогда она надела муар: «Муар всегда выглядит со сцены мятым, хотя при ближайшем рассмотрении можно разглядеть, что это очень красивое платье». После представления в гримерную к актрисе зашел Гумилев. «Я, чтобы предвосхитить какие-то его слова, говорю: "Лев Николаевич, я дрожала как заячий хвост, когда увидела Вас в зале". — "Стоп, Алла, я сам дрожал как заячий хвост, когда шел на этот концерт, хотя забыл это чувство со времен оных… Потому что я терпеть не могу, когда актеры читают стихи, тем более Ахматову, тем более "Реквием", но… Вы были хорошо одеты… <…> Мама была бы довольна"».

Гумилев не привык жить комфортно. Во время Ангарской экспедиции он выпросил у Нины Ивочкиной большой «куб» за плесневелого сыра, который она собиралась выбросить, срезал плесень и с удовольствием съел оставшийся сыр: «Мне стало страшно, — вспоминает Ивочкина. — Я вдруг поняла, какой благополучной жизнью мы жили. Никому из нас не пришло в голову срезать корку. Тут только я осознала, сколько же пришлось пережить Льву Николаевичу».

Но Гумилев не был и аскетом. О его жизнелюбии пишут практически все мемуаристы, просто его потребности были скромны. Даже простой суп из картошки и лука с тушенкой, что варили в Ангарской экспедиции, был для Гумилева «настоящим праздником». Наслаждение жизнью не переходило в вещизм или обжорство. Зато «он остро наслаждался городом, "прекраснейшей в мире рекой Фонтанкой", трапезой в каком нибудь ресторане, например, Витебского вокзала», — вспоминал Гелиан Прохоров.

Летом 1958 года Гумилев впервые в жизни поехал на курорт – лечить язву в Кисловодске: «Принял 11 ванн, и это поставило меня на ноги», — писал он брату в августе 1958-го. При язвенной болезни такое лечение надо повторять ежегодно, но Гумилев, кажется, больше не ездил на воды. В 1959-м он был на Рижском взморье, в 1960-м ограничился экспедицией в дельту Волги. Гумилев, разумеется, и позднее бывал на курортах, но крайне нерегулярно. После женитьбы он все чаще проводил июль и август в Москве, в спальном районе Новогиреево, где была прописана Наталья Викторовна.

Десять месяцев в году Гумилевы жили в Ленинграде. По выходным они садились в автобус и ехали в Павловск, Пушкин, Гатчину или родное Гумилеву Царское Село. Они гуляли по паркам, а Лев Николаевич часами читал стихи или рассказывал что нибудь из всемирной истории. Наталье Викторовне хотелось просто «мир созерцать, смотреть на всё вокруг и любоваться», она ведь была художницей. В ответ на ее просьбы просто отдохнуть Гумилев отвечал: «Ничего я не устаю. Я отдыхаю таким образом». И продолжал рассказывать об истории. История была ему интереснее всего на свете.

После возвращения из лагеря Гумилев хотел заниматься только наукой. Одно время он даже перестал читать современную литературу. Гумилев по-прежнему «мыслил стихами», но поэтов, появившихся после тридцатых годов, кажется, не знал вовсе.

Николай Олейников и Николай Заболоцкий, Пастернак и ахматовская «Поэма без героя» – вот его «пограничные рубежи» в поэзии.

Еще показательнее с прозой. Прозу Гумилев ценил, очевидно, намного ниже поэзии, а его вкусы застыли гдето в дочеховской эпохе. Впрочем, ни Чехова, ни позднего Льва Толстого Гумилев не любил. «Крейцерову сонату» он даже успеет поругать в «Этногенезе и биосфере». Из европейских писателей больше любил, кажется, французов, но самыми современными для него остались Эмиль Золя и Анатоль Франс. Французская литература XX века его не заинтересовала.

Однажды Гумилев увидел Наталью Казакевич то ли с книгой, то ли с литературным журналом и, между прочим, заметил, что у него больше нет времени читать беллетристику.

Лев Николаевич лукавил. На самом деле он, как и всякий интеллигентный человек, почитывал литературные журналы и даже как-то рекомендовал Абросову роман Кочетова «Братья Ершовы». Правда, в гумилевский круг чтения не попали ни деревенская проза, ни Трифонов, ни Аксенов. Зато Гумилев неожиданно полюбил детективы и фантастику, преимущественно западную: Рэя Брэдбери, Станислава Лема. Из отечественных фантастов читал своего лагерного друга Сергея Снегова и Стругацких.

Из письма Льва Гумилева Оресту Высотскому от 15 июля 1986 года: «…самое приятное в жизни – чтение фантастики, которую пишут всё хуже и хуже».

НЕСОВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК