Гумилев сын Гумилева

Каковы же последствия массового приема татар и кавказцев на русскую службу? Против ливонских немцев, шведов и поляков они воевали хорошо. Однако в 1571 году крымский хан Девлет-Гирей объявил неверным священную войну и пошел на Москву, и тогда к его войску примкнули не только ногаи, но и черкесы во главе с князем Темрюком, тестем царя Ивана. Мусульмане начали переходить на сторону крымского хана, в Поволжье вспыхнуло антимосковское восстание. Царь Иван бежал, не приняв боя, а Девлет-Гирей сжег Москву. Это было четвертое разорение Москвы татарами. Первое случилось еще при походе Батыя, второй раз Москву опустошила Дюденева рать, третий раз – «простодушный» Тохтамыш. На следующий год крымский хан снова отправился на Москву, но был разбит Михаилом Воротынским.

С тех пор южная граница России еще два века находилась под угрозой татарских набегов. В Смутное время крымцы доходили до Боровска и Домодедовской волости. Последний набег крымских татар на русскую землю случился в царствование Екатерины Великой, в январе 1768 года. Правда, дальше Новороссии крымцев не пустили.

Вдумаемся в этот поразительный факт. Вторая половина XVIII века. В Европе давно уже эпоха Просвещения. Парижане охотно раскупают «Энциклопедию наук, искусств и ремесел», в театрах идут пьесы Вольтера. Господа в напудренных париках и расшитых золотом камзолах обсуждают сочинения Дидро. Джеймс Кук вступает на землю Новой Зеландии. В Аяччо у Карло Буонапарте и Летиции Рамолино рождается сын, который получит итальянское имя Наполеоне, а за полгода до него в Москве родился будущий баснописец Иван Андреевич Крылов. В Москве уже существует университет, его основоположник Михайло Васильевич Ломоносов только недавно скончался в почете и славе. А на далекой теперь южной границе Руси татары сжигают крестьянские хаты, захватывают в плен сильных, работящих мужчин и прекрасных юношей и девушек, вяжут их веревками и отправляют в Крым, чтобы затем с выгодой перепродать. Как будто во времена если не Батыя, то Девлет-Гирея.

Под стенами Казани и у русских, и у казанцев была своя правда. Но никогда не существовало в реальности и той самой идиллии евразийского братства, о котором так охотно писали Николай Трубецкой, Петр Савицкий и Лев Гумилев.

Татары уже давно живут в мире и дружбе с русскими людьми. И кто же будет спорить с тем, что современные русские, украинцы, монголы, узбеки, казахи должны с уважением относиться друг к другу, вместе работать, дружить, сотрудничать – но и не впадать в гибельный самообман. Рассчитывать стоит на разум, на общность интересов, на сложившиеся традиции добрососедства, а не на абстрактное «евразийское братство». Изучать же межэтнические отношения надо добросовестно, не утаивая ни хорошего, ни дурного, не прятать правду от читателя, не обманывать и не обманываться самим. А розовые очки евразийства нам лучше выбросить навсегда.

Гибель империи

«Лев Гумилев умирал вместе со страной», – напишет Сергей Лавров в последней главе своей книги «Лев Гумилев. Судьба и идеи». Сергей Борисович не был профессиональным литератором, писал суховато, скучновато, но иногда находил удачные, запоминающиеся образы. Вот и здесь он взял верный тон. Перестройка. Всё рушится. Бездарные демократы развалили Советский Союз. Откуда ни возьмись подняли головы злобные националисты и начали рвать на части Советское государство. А Гумилев умирал под скрип отравленного критического пера Александра Янова, «одной из гнуснейших фигур импортно-российской публицистики». Не забытый, но непонятый.

Верна ли эта картина? Конечно, верна, ведь она передает мысли и чувства самого Сергея Лаврова. Но коммунист, бывший партсекретарь, депутат Верховного Совета СССР, член фракции «Союз», которая противостояла либералам из «Межрегиональной группы», смотрел на жизнь иначе, чем герой его книги. Ведь Лев Гумилев появился на свет совсем в другой стране. Коммунистический режим был враждебен Гумилеву. Он мог с ним мириться, приспосабливаться, но советская власть оставалась ему чужда и враждебна: «…все-таки с 1918 года, а мне было 6 лет, всё, что я помню, – это жизнь вне нормы. Это чудовищно – то, что было», – говорил он Айдеру Куркчи.

Перестройку Гумилев оценивал по-своему: «…не стоила бы гроша наша жизнь, если не надежда на перемены. Как и многие, я верил в перестройку, ждал ее», – рассказывал Гумилев в интервью журналу «Природа и человек».