Гумилев сын Гумилева

Такой подход к женщине современные феминистки сочли бы тяжелым случаем мужского шовинизма. Здесь Гумилев близок к Николаю Заболоцкому, который даже Ахматову не считал поэтом: «Курица не птица, баба не поэт». Гумилев же, в отличие от Заболоцкого, мог при необходимости подвести под антифеминизм исторический базис. В Средние века в Европе долго спорили на темы «Человек ли женщина?» или «Есть ли у женщины душа?». В научных работах он, конечно, таких мыслей не высказывал, но вот в его «осенней» сказке «Посещение Асмодея» Профессор пытается вместо собственной души отдать черту душу Коломбины. Асмодей, однако, не соглашается: слишком уж неравноценна замена.

Мой милый, не выйдет обмена.

Хоть девушки вашей страны

Немного живее полена,

Но душ, как оно, лишены.

Они для фокстрота, для спорта

Годны, для курортных забав,

Но вовсе не годны для черта,

Магистра полуночных прав.

Лишенные души женщины, разумеется, не способны к научному познанию, а значит, их исследования нельзя вообще принимать всерьез. Это всего лишь «бабы, делающие научный вид», «слабый (интеллектуально)» пол. «Низшая раса», – сказал бы герой Чехова.

Но вот что интересно: прагматизм Гумилева тут же исчезал, когда речь заходила об одной женщине. Стройная система ценностей рушилась. Как будто закон всемирного тяготения прекращал действовать, исчезала гравитация, а пол и потолок менялись местами. Вместо хладнокровного и умудренного жизнью мужчины появлялся безнадежно влюбленный: наивный, прекраснодушный, ревнивый, метавшийся между отчаянием и счастьем.

Удивительнейшая из птиц

Судьба как будто посылала отцу и сыну одни и те же испытания: арест, тюрьма, война и безответная любовь. Несмотря на длинные донжуанские списки Николая и Льва Гумилевых, была в жизни каждого женщина по-своему единственная. Встреча с ней стала скорее несчастьем, чем счастьем всей жизни, хотя кто может это измерить и оценить? Разные люди в разное время нашли этим женщинам одно и то же имя – «Птица».

Из письма поэта и переводчицы В.А. Меркурьевой: «Я ее (Ахматову. – С.Б. ) видела одну минуту – она открыла мне дверь – и ослепла. <…> Женщина-птица, руки легкие, в полете…»

Птицей называл Ахматову Пунин.

«Я однажды приехала в Разлив и заплыла далеко-далеко. Николай Николаевич испугался, звал меня, а потом сказал мне: “Вы плаваете, как птица”». «Милая птица», – писал он из Москвы в феврале 1927 года.

«Птица моя сизокрылая», «О, удивительнейшая из птиц», «О, сумасброднейшая из птиц», «О, строптивейшая из птиц», «О, сияющая добродетелями птица». Так начинаются письма Льва Гумилева к Наталье Варбанец.

Птицей назвала Наталью Варбанец ее воспитанница и младшая подруга Марьяна Гордон (в замужестве Козырева). Мать Марьяны умерла в 1942 году в эвакуации от голода. Отец, филолог, историк литературы и переводчик Лев Гордон, своего жилья в Ленинграде не имел, снимал комнаты, часто – углы, и тогда Наталья приютила дочь своего сослуживца. Думали – ненадолго, оказалось – на десять лет. Своих детей у Натальи Варбанец не было, и Марьяна Львовна Козырева станет ее наследницей и биографом. В неоконченной автобиографической книге она рассказала о своей встрече с Варбанец в 1946 году.

Главное здание Публичной библиотеки пострадало от бомбежек и артобстрелов. Во многих местах была пробита крыша, повреждены междуэтажные перекрытия, стены, пол, выбиты стекла. Не работали водопровод и центральное отопление. Восстановление здания еще продолжалось. В библиотеке было очень холодно. Серые ватники, теплые платки, юбки, перешитые из пальто, делали женщин, проходивших мимо Марьяны, похожими друг на друга. Только не Наталью Варбанец: «И ватник, с пришитым к воротнику довольно-таки облезлым енотом, перетянутый на ее осиной талии солдатским ремнем, и лежащий подобно мантилье шарф, и длинная, ниже колен, юбка, и прюнелевые лодочки вместо валенок – всё это выглядело верхом элегантности».

Тяготы послеблокадного быта как будто не касались ее, не старили, не лишали красоты.

Из черновика автобиографического романа М.Л. Козыревой, тогда еще Марьяны Гордон: «“И медленно, пройдя меж пьяными, Всегда без спутников, одна, Дыша духами и туманами…” Эти строки всплывали во мне в то время, как я с подносом в руках постепенно подвигалась к раздаточной стойке в столовой, в то время как она (Птица) задумчиво шла ко мне (меж столиков), мысленно подсчитывая (как выяснилось), хватит ли нам с ней мясных талонов на две порции котлет».

Отрешенность от серой повседневности, спокойное сознание своей красоты, независимость… Одним словом – Птица. Необычное имя прижилось, вошло в мемуары.