Гумилев

Или вот другая минута лирической настроенности, вылившаяся в певучую форму таких двустиший:

Вот я один в вечерний тихий час,Я буду думать лишь о вас, о вас.Возьмусь за книгу, но прочту «она»,И вновь душа пьяна, обожжена.

Я брошусь на раскрытую кровать,Подушка жжет: нет, мне не спать, а ждать.И крадучись я подойду к окну,На дымный луг взгляну и на луну.Вон там, у лип, вы мне сказали «да»:О, это «да» со мною навсегда!

…………………………………………..И вдруг сознанье бросит мне в ответ,Что вас, покорной, не было и нет,Что ваше «да», ваш трепет у сосны,Ваш поцелуй – лишь бред весны и сны.

Прав Гумилев: мало в его стихах «душевной теплоты». Но несправедливо было бы назвать его надменным, и слишком художественна его организация, для того чтобы его воинственность могла переходить в бреттерство. Однако верно то, что у него повышено сознание собственного достоинства и собственной личности (характерна в этом отношении та формальная деталь, что он нередко употребляет притяжательное и притязательное местоимение мой там, где правильнее и лучше было бы свой).

Итак, он вовремя, он счастливо уклонился от позы, и презрительности, и элегантности: все это потонуло в глубине его мужского и мужественного начала, все это преодолено благородством его героической натуры. И с высоты своих великолепий он не брезгает спускаться в самые простые и скромные уголки существования, и он напишет сочувственные стихотворения о старой деве, и о почтовом чиновнике, и об очарованиях русского городка, и о мечтателе-оборванце. И, что еще важнее, этот воин, бросающий вызовы миру, сердцем полюбил, однако, «средь многих знаменитых мастеров», одного лишь Фра Беато Анджелико и по поводу картины его говорит:

Есть Бог, есть мир; они живут вовек,А жизнь людей мгновенна и убога,Но все в себе вмещает человек,Который любит мир и верит в Бога.

Именно потому, что он – аристократ и гордый носитель самоуважения, он умеет и уважать. У него – почтительность к родной старине, к этому кресту, который над церковью вознесен, «символ власти ясной, Отеческой» – и над церковью «гудит малиновый звон речью мудрой, человеческой». У него – чувство воина к своему вождю, к своему царю – и этот мотив настойчиво звучит в его поэзии. Мы слышим его в драматической поэме «Гондла» (напечатанной еще в январе 1917 г.):

Наступили тяжелые годы,Как утратили мы короляИ за призраком легкой свободыПогналась неразумно земля.

Мы то же слышим в стихотворении «Воин Агамемнона»: