Гурилевские романсы. Поэма

В этой комнате на стенкахСветотени от лампадки,И в окно стучатся липы.Стулья, важно подбоченясь,Темнотою недовольны.Свечку только что задули,И она, ко сну готовясь,Остывает и твердеет.И роман французский дремлет;В нем сафьянная закладка,У очередной страницыНа ночлег остановившись,Тихо с буквами болтает.Только зеркало ни разуНочью глаз сомкнуть не сможет,Отражая терпеливоКаждый угол, каждый лучик.На столе скучают перьяИ молчат всю ночь шкатулки;В тех шкатулках много писем,Тихих, теплых, строгих, светлых.Я б хотел начать поэмуО столе из этой спальни:Что он думает, какиеУ него друзья и сколькоРазных трещин и царапинНа его дубовой ножке.И о трещинах подробно;Об одной, о самой главной,Что прилежной тонкой змейкойВдоль сухих волокон вьется,Как река на пестрой карте.

А под тонким одеяломТело как бы потерялось,Лишь лицо, уставясь в угол,Смотрит остро, напряженноНа икону золотуюС потемневшим ликом Девы.У стола — дорожки трещин,У людей — морщинок сеткиЛица без морщин — чужие,Словно чистый лист бумаги,Словно вещь из магазина.У нее на лбу морщинуПервого большого горяСмерть отца напечатлела.После первой ночи с мужемВ уголке виска, у глаза,Пролегла одна бороздка —Страха, разочарованья.А сегодня появилисьНеожиданно две новыхТам, где брови собиралисьУголком тупым сомкнуться,И у губ, едва заметно,Завтра, после пробужденья,Обе сгладятся, исчезнут,А покуда в них — страданье,Просьба страстная, молитва.За окном стучатся липы,И минутная морщинкаМеж бровей ширококрылыхУглубляется, длиннеет:Не жандармы ль? не за ними ль?

Но в саду черно и глухо.Это ветер, ночь и думыСтрахи праздные рождают.А в углу, из-за лампадки,Два больших и светлых глазаСмотрят ласково и скорбноНа подушку, где молитваИз беззвучных уст струится.— Благодатная Мария,Любящих приют надежный,Утешительница павшихИ отчаявшихся пристань,Ты все видишь, Ты все знаешь,Ты плохого мне не хочешь,Ниспошли… ему спасенье,Дай спокойных сновидений.Богородица Святая,Поучительница темныхИ не знающих дороги,Если должно совершитьсяТо, что я готова сделать,Дай мне знак простой и внятный.Но в малиновой лампадкеОгонек не колебался,И глаза смотрели кротко —Так спокойно, так печально,Словно скорбь в себя вобралиВсех людей и всех столетий.— Ты, наверное, не хочешь,Чтобы я его любила.У тебя в глазах равнина,У него в глазах большое

И пылающее солнце.От лампадки свет внезапноЗалил комнату, как снегом…У Сената в день восстанья…Снегом… с негой… с поцелуем…Богородица не хочет,Смотрит грозно, без привета.Я не буду, я не буду.От меня Она уходит!Сквозь окно и через липы…Я бегу за нею следомС криком: Матушка-голубка,Солнышко мое, постой же!И она остановилась,И сказала: Спи, родная.Я заснула. Я заснула.Я все сделаю, как хочешь.Я заснула. Я заснула.И спросить и он ответит:Ты не знаешь? я не знаю.Ты не помнишь? я не помню.Хорошо не знать, не помнить.Я вот знаю, сколько футовСоставляет ярд английскийИ в каком году родилсяВольфганг Амадеус Моцарт;Знаю всякое — и что же?Мне от этого не лучше,Мне от этого не легче.Ведь совсем еще недавноЛюди к небу порывались,И романтики учили,

Что в другом каком-то миреВсе не так, все по-иному.Но столетье пролетело,И следов иного мираНе могу я обнаружить,Оглушенный шумом-звономПереполненных трамваевИ истошных заголовковДа синкоп безумной скачкойПо заезженным дорогамЗасоренного эфира;И лети хотя б в ракете,Не найдешь иного мира.Все Америки открыты,Белых мест на карте нету.Только изредка, случайно,Перед сном, когда не слышат,С головой под одеяломБесполезно строишь планы,Как бы написать поэму,Где б герои появлялисьТолько в легких очертаньях;Все пунктиром, все не прямо,Только слабые намекиРасплывающихся красок,Только контур от сюжета,Только аромат от темы.А за этим — словно отзвукКолыбельного напева,Музыкой темно-зеленойВ дрему тихо увлекая,Листья липы, листья липы…