Гувернантка

Шумилов не договорил и впился глазами в лицо Соловко, его интересовала первая реакция на вопрос. Однако лицо этого сибаритствующего студента ничего ему не сказало, оно оставалось по-прежнему безмятежно и невозмутимо. Соловко был поглощён своей трубкой, своими выхоленными руками и гитарой на коленях.

— Ну, знаете, это кухаркиным детям нечем себя занять, вот они и играют в группы да союзы. Карбонарии, понимаешь ли! Значительности себе добирают. А у людей НАШЕГО круга, — он сделал особое ударение на слове «нашего», — даже и разговоров на эту тему никогда не бывает, — он высокомерно посмотрел на Шумилова.

«Да ты, братец, сноб, и преглупый. Или же, напротив, отличный конспиратор», — подумал про себя Алексей Иванович.

— Ну, отчего же Вы так про кухаркиных детей. Среди радикалов немало дворян — те же Бакунин, Кропоткин.

— Это «дворянство» только по названию, Алексей Иванович. Провинциалы, лишь перед приездом в столицу снявшие треух и нацепившие котелок… вот только головы не сменившие — это, по-вашему, дворянство? Бывшие семинаристы, разночинцы, дети разночинцев… мы вынуждены их терпеть в своих аудиториях и на общих лекциях, но мы с ними не мешаемся, уверяю Вас. У них своя свадьба, у нас — своя.

— А скажите, Владимир Павлович, вы часто собирались вашим кружком в доме Прознанских?

— Не так, чтобы часто, но иногда собирались.

— А вы помните историю с папиросами, в начале апреля, первого или второго числа? Это при вас было?

— Да, помню. Это когда гувернантка вздумала в обморок падать? Ха-ха! Мы тогда позабавились. Ну, для вида все сделали озабоченные лица… Но право же, было смешно! Одно дело, когда эфирная девица чувств лишается и совсем другое — видеть, как такая матрона далает круглые глаза и мешком валится на пол.

— А Николай был тут же?

— А где же ему быть? Ему и любопытно было больше всех. Братец его, Алешка, засуетился, стал звать maman, кинулся гувернантку поддержать, даже вазу с цветами столкнул нечаянно. А Николай стоял и смотрел. Но эта м-ль Мари… та еще бабёнка, — Соловко хмыкнул в своей двусмысленной манере, — Скажу честно, при ней можно было без церемоний. И сюртук снять, и на разные темы поговорить. Она вообще частенько с нами сидела.

— А как Николай к этому относился?

— Иногда как бы тяготился её присутствием, а иногда нормально. Помню, как-то раз назвал её блядью, — Соловко произнес это с явным удовольствием, смакуя грязное словцо.

— А давно это было?

— Да, прилично. Наверное, мы еще в гимназии учились, в последнем классе.

— А в чем была причина употребления этого слова?

— Да кто же его знает. Не могу сказать.

— Скажите, а она когда-нибудь целовала Николая при вас?

— Да, было пару раз.

— А какое настроение было у Николая во время болезни?

— Да… обычное настроение. Но я и был-то у него всего три раза, и то бегом.

— А накануне смерти?

— Не знаю, у Прознанских меня тогда не было. В тот день в Мариинке давали «Сомнамбулу» — ведь это же было воскресенье, я ничего не путаю? Да, воскресенье, — сам себе ответил Соловко, — вот я к нему и не заехал.

Алексей Иванович решил, что исчерпал свои вопросы.

— Владимир Павлович, я запишу нашу беседу для отчета, а вы уж, пожалуйста, в понедельник в любое время до восемнадцати часов заезжайте в прокуратуру, подпишите протокол. Объясните, что Вам надо пройти к делопроизводителю помощника прокурора Шидловского, вот моя визитка. Я оставлю протокол и если меня не будет на месте, то кто-то из моих коллег Вам его покажет. Пожалуйста, не забудьте и не заставляйте себя искать, — строго сказал Шумилов.

— Да-да, конечно, Алексей Иванович, — суетливо закивал головой студент, — В понедельник я буду у Вас!

— Засим позвольте откланяться.

Шумилов поднялся и вышел на свежий воздух. Неприятное чувство бередило душу, было как-то беспокойно и муторно, словно застал хорошего знакомого за гнусным занятием. К Бергеру идти уже не хотелось, но Алексей Иванович внутренне встряхнулся, сказал себе магическое слово «надо» и отправился по малой Морской в сторону Сенатской площади.

Он успел как раз вовремя — ротмистр, видимо, собирался уходить. Стоя в наброшенном на плечи кашемировом пальто перед большим зеркалом в прихожей, он поправлял шелковое кашне. Штатское платье сидело на его подтянутой фигуре столь же безупречно, как, должно быть, сидел мундир. Шумилов представился. Ротмистр коротко и серьезно взглянул на его отражение в зеркале, энергично обернулся и спросил глубоким баритоном:

— Чем могу служить?

Шумилов сообразил, что пришел не совсем удачно. Но отступать было некуда. Впрочем, лучше всего предоставить свидетелю выбор — опоздание на встречу, беседу на ходу или завтрашний визит в прокуратуру.

— Не хочу вас задерживать, Михаил Христофорович, но я должен задать вам пару вопросов. Если вы куда-то торопитесь, то можно поговорить и после, в прокуратуре.

— Я действительно спешу в театр… А мы можем по дороге поговорить? — они вышли. У парадной ждала коляска.

— Я в связи со смертью сына вашего патрона, полковника Прознанского. Как случилось, что именно Вы привезли его гувернантку утром в день смерти Николая?