Гвардии Зенитчик. Огневая позиция «попаданца»

Последнее сорвалось с языка непроизвольно, не хотел я этого говорить, но какой-то черт дернул меня за язык. Ефрейтор Ложкин — не самый худший представитель хомо зенитикус, это я уже успел заметить. Технику знает, с людьми ладит, а то, что амбиции у парня чуть повышенные, так молодой еще. Но, что сказано, то сказано, назад не вернешь.

— А сейчас приступаем к чистке ствола и механизмов автоматики.

Все-таки, у нового способа проверки нулевой линии есть свои недостатки.

Глава 9

— По танку. Бронебойными. Скорость пять. Четыре.

Четыре — это дальность в гектометрах. С такого расстояния лязг гусениц и рев мотора слышны отчетливо. Невольно я командую тише, как будто танкисты могут меня услышать.

— Есть цель, — докладывает Ложкин.

Неужели они нас действительно не видят? Хотя со стороны наша пушка выглядит сейчас как большой куст — столько веток мы привязали к станку, что расчет еле помещается, а заряжающий Бикбаев едва может развернуться.

— Огонь! — командует Сладков.

— Огонь!

Теперь голос можно не сдерживать, танк приблизился на ожидаемое расстояние и подставил борт.

— Трасса прошла за кормой танка, — дает вводную лейтенант.

— Полтанка влево, дальность три, — тут же реагирую я.

Тридцатьчетверка разворачивается, плюясь с кормы черным выхлопом и разбрасывая с гусениц донской чернозем. Механик-водитель добавляет оборотов и, выдав назад еще более плотную черную завесу, танк движется на исходную. В связи с приближением немецкого наступления под Курском нас на танки натаскивают почти также интенсивно, как на самолеты. Вот и сейчас учимся стрелять не по воображаемому, а вполне реальному танку. Впрочем, танкистов, мотострелков, разведчиков гоняют не меньше нашего.

— Хорошо, — подводит итог взводный, — пока все.

— Матчасть в исходное, — добавляю я.

Приближается время обеда, поэтому команда выполняется с особым рвением.

— Командир, а кухня-то нас сегодня найдет? — интересуется Коробовкин.

— А черт ее знает.

Может и не найти. Или не искать. Тогда придется начинать вторую часть учений с бурчащим от голода животом.

— Вон, комсорг идет, — замечает Ложкин. — У него спроси.

После упразднения политруков, их обязанности частично возложили на комсорга и парторга батареи. Вот они и бегают, беседы проводят, боевой дух нам поднимают. На сей раз оказалось, что комсорг пришел по мою душу.

— Послезавтра состоится совещание по обмену опытом и упорядочению возрастных взаимоотношений, — сообщил он. — От нашей батареи решено направить вас.

Я в первый момент возмутиться хотел — успел я застать такого рода собрания позднесоветской поры, ничего путного на них не происходило, докладывали, отчитывались, переливали из пустого в порожнее. Сидишь, зеваешь, аж скулы сводит, боишься заснуть и думаешь, когда же, наконец, все это закончится, а они все говорят, говорят, говорят…

Но первый порыв мне удалось сдержать, а по здравому размышлению, может, и стоит туда съездить — вдруг, что полезное услышу. Опять же, появляется возможность обстановку сменить, что в округе происходит посмотреть. Одним из самых трудных моментов армейской службы является отсутствие новых впечатлений. Месяцами один день сменяется другим, точно таким же, все возможные места пребывания изучены, а отлучиться нет никакой возможности, люди вокруг — одни и те же. Тогда любая возможность вырваться из замкнутого круга становится желанной, даже, если для этого надо будет весь день копать или тяжеленные ящики грузить. Или на скучном собрании сидеть. Да и согласия моего никто спросить не удосужился.

Под эту поездку я выцарапал у старшины новую форму.

— Ну как я буду на корпусном собрании нашу батарею в этом рванье представлять?

С обмундированием действительно беда. Штабные уже переоделись в форму нового образца с погонами. Красноармейцы и младшие офицеры, в основном, продолжают донашивать старую. Кто-то прицепил погоны к старой гимнастерке довоенного образца с отложным воротником, так и ходит. Зеленые пуговицы к полевым погонам и петлицам никто в глаза не видел. Пытались красить пуговицы зеленой краской, но масляная краска на латуни держится плохо, отлетает.

— Нет у меня новой формы, да еще и твоего размера — упирается старшина. — Видишь, в чем сам хожу.

Естественно, не может же он сам переодеться в новую форму, когда комбат и взводные ходят в старой.

— Так совсем нет или нет моего размера? — настойчиво уточняю я.

После получасовых препирательств, сопровождавшихся призывами к совести и напоминанием кто ему идею с сортиром подкинул и руководителя работ выделил, старшина все-таки сдался.

— Тяжелый ты человек — вот вынь тебе все и положь, совсем без понятия. Ладно, пошли, может, что и найдем.