Harmonia cælestis

Его ответ странным образом перевода не требует, всем все ясно, и солдаты, не дожидаясь приказа, направляют на нас автоматы. Я недоумеваю: неужто домашняя казнь все-таки существует? И расстрельную команду можно выставить где угодно? Солдаты явно перепугались братишки. Спокоен теперь только наш отец, точнее, судя по желвакам на его лице, он в бешенстве.

— Idi siuda, — с серьезным видом говорит командир.

Слова эти вызывают у Мамочки содрогание, она прижимает нас к себе, и теперь мы боимся все трое.

— Не извольте беспокоиться, сударыня, это рядовая проверка, так что никаких проблем, — говорит переводчик. Он лжет. Ему тоже страшно. Значит, порядочный человек.

— Idi siuda, — повторяет китаец.

— Нет! Он никуда не пойдет! — визжит Мамочка прямо мне в ухо. И обнимает нас с братом.

— Хоть автоматы-то опустите, — тихо замечает отец, отчего атмосфера вдруг накаляется. Он и нам всегда говорил: хотите играть с ружьем — играйте, но только не наставляйте его друг на друга.

— Нельзя направлять оружие на человека! — это звучало как правило этикета. Вечером принято чистить зубы, днем не принято направлять на человека ружье.

— А если на родину нападут басурмане или еще какие-то нелюди? — в лоб спрашивала отца сестренка.

— Ну, это другое дело, — недовольно отвечал отец.

Мой младший братишка, которого хлебом не корми — дай повыпендриваться, освобождается из отчаянных объятий матери и направляется к шкафу, сестренка, вечная бунтовщица, разражается торжествующим воплем, командир делает знак рукой, и один из китайцев как-то странно, на цыпочках следует за крадущимся к шкафу братишкой. Брат останавливается.

— Здесь!

— Кто здесь? — испуганно вскрикивает очкарик.

— Цыц! — орет вдруг китаец, он, похоже, уже освоил это словечко на нашем родном языке.

Братишка мой оборачивается, и я замечаю в глазах бедняжки неподдельный ужас; он быстро наклоняется, солдат ныряет за ним и извлекает на свет из-под шкафа мое пробочное ружье. Мое. Вот гаденыш. В этот момент солдат закатывает брату пощечину, точнее, дает легкую оплеуху, ничего особенного. Но командир реагирует весьма строго, рявкая на солдата, а переводчик облегченно вздыхает и чуть ли не благодушно обращается к отцу:

— Русские товарищи обожают детей.

— Молодцы, — кивает отец, и я с радостью вижу, что относительно моего младшего братца он явно придерживается другого мнения.

— Chto, chto?

— Deti, deti!

— Da, da.

Солдаты обыскивают дом, потом сад (потом всю страну). На всякий случай одного из китайцев оставляют на кухне. Мать дает нам поесть, отец от еды отказывается и, сжимая в руках чайную чашку в горошек, стоит у стены. Желваки на скулах ходят ходуном. Он стоит как какой-нибудь младший школьник из группы продленного дня. Мамочка протягивает солдату кусок хлеба с маслом.

— Voulez vous[150] немного хлеба?

Жест любезности, и — горький, сдавленный голос. Отец как ужаленный резко поворачивается к матери.

— Вы что, еще и кормить его собираетесь? Его?

Китаец все понимает. Похоже, они овладевают венгерским не по дням, а по часам.

— Но ведь он голоден, — тем же мрачным и горьким тоном отвечает Мамочка.

В этот момент снаружи доносится автоматная очередь. Наш голодный китаец вздергивает свой автомат, продолжая изумленно взирать на застывший в руке моей матери бутерброд, и движением автомата велит нам снова построиться вдоль кровати. (Не китаец, а азиат, поправила нас потом мать, но мы посмотрели атлас, Китай оказался в Азии. Мать, качая головой, вынуждена была с этим согласиться. Сестренка, конечно, пыталась умничать. Китай — это Азия, но Азия — не Китай. Что за глупость! А вот и не глупость: все китайцы — азиаты, но не все азиаты — китайцы. Этого мы не поняли. Ну как же, все, кто находятся в комнате, — люди, но не все люди находятся сейчас в комнате, например тетя Клотильда сейчас у себя наверху, хоть это-то вам понятно? Понятно, соврали мы.)

Мы стоим вдоль кровати.

В моей руке — рука младшего брата, я клянусь никогда, никогда не забыть теплую эту ладошку, которую он протянул мне, чтобы я его поддержал. В комнату врывается запыхавшийся переводчик и что-то говорит солдату, тот начинает ржать (он, вообще-то, приятный парень), после чего переводчик объясняет нам, что ничего страшного не произошло, просто по ошибке застрелили козла.

— Молодцы, так держать, — кивает отец.

Я чувствую, как рука братишки выскальзывает из моей.

— Кого застрелили, Гезу?!

Его возмущенный голос переходит в рыдания. Отец сладострастно кивает, мать гладит братишку по голове, котелок у него для этого самый подходящий, большой и круглый; он вырывается и, как Геза, пригнувшись, с разгона бодает в пузо очкарика. Солдат смотрит стоя на месте, гогочет.