Hassliebe. Афериsт (СИ)

— Эмма… — простонал он, подавшись вперед, войдя в нее до основания, и она ответила ему сладостным стоном, выгнувшись дугой.

Картинки из головы медленно вытеснялись наслаждением, которое нахлынуло на нее, и Эмма вонзила ногти в его спину, подстраиваясь под его движения, теряясь в желанной близости, с какой-то глупой улыбкой вспоминая старый кошмар, который не давал ей спать.

Перестав бояться, Джонс немного отпустил себя, покрывая ее тело жадными поцелуями, с какими-то трепетным волнением ловя ее рваные стоны и вскрики, теснее прижимаясь к ней каждый раз, когда она называла его по имени. Сам же он мог лишь как в забытьи повторять ее имя, почти не осознавая ничего, видя перед собой только ее лицо со сверкающими глазами.

— А ты правда тогда приходил к маме? — спросила Эмма, проведя пальцами по его руке, которая обвивала ее талию, прижимая к своему боку. Ее голова покоилась на его груди, и Киллиан иногда касался ее губами, ласково поглаживая ее плечо, глядя в темный потолок.

— Я тогда был везде, где мог найти зацепку. И у твоей матери, и у Реджины, камеры наблюдения в твоем районе, везде. Если был хотя бы небольшой шанс, что мы могли что-то выяснить, то я туда бросался и искал. Мне было плевать на деньги, на вопросы, проблемы, я просто знал, что должен найти тебя и как можно быстрее, пока не будет поздно.

— Должен был найти? — она выгнула бровь. — Но зачем тебе это было нужно? Тогда, по крайней мере? Я ведь так поняла, что зацепила тебя только отказом.

— Да, но… — он провел рукой по волосам, лохматя их, — понимаешь, я не очень знаю, что тогда ощущал, я словно и боялся, и волновался, и психовал. Такого никогда не было, потому что для меня вообще словно не было преград. Я бы все тогда сделал, чтобы найти тебя живой и невредимой. Я… черт! — Джонс засмеялся, закрыв лицо рукой. — Я тогда правда боялся, едва ли не впервые в жизни я испытывал страх. Страх, что опоздаю, что ты пострадаешь из-за меня, что я не успею замолить грехи, что не смогу показаться тебе хотя бы немного лучше, чем я пытался казаться.

— Но почему? Я просто не очень понимаю, почему ты так переживал, ведь…

— Ты была важна для меня, Свон, — выдохнул он и осекся, словно не до конца поняв, что сказал. Эмма замерла, приподнявшись на локте, и посмотрела на его испуганное и обескураженное лицо. Он будто сам старался понять, что имел в виду, когда произнес эту фразу. — Я… — Киллиан помолчал, подбирая слова, — ты была нужна мне. Я должен был видеть тебя живой, веселой, улыбающейся, я… я не очень знаю, что это, — он почти смущенно встретился с ней взглядом, облизав губы, — но тогда для меня не было ничего важнее твоего спасения. Да и сейчас я… я бы умер за твою жизнь, Свон, — выдохнул он, не моргая глядя на нее.

Шмыгнув носом, блондинка прижалась к нему, касаясь его губ, и он, притянув ее к себе, накрыл их одеялом, прижав ее к себе, крепко обняв, и переплел их ноги, и она послушно уткнулась лицом в его грудь, прислушиваясь к его дыханию. Его рука покоилась на ее спине, и это было чем-то настолько правильным, словно не было всех этих ссор, скандалов и недомолвок. Словно вообще не было всего этого мира с его глупыми предрассудками и правилами, а были только они, дополняя, меняя друг друга, делая друг друга лучше.

Проснувшись через пару часов, Эмма приподнялась на локте и посмотрела на умиротворенное лицо Киллиана, который мирно спал, приоткрыв во сне губы. Морщины, вызванные постоянным напряжением, разгладились, и он казался совсем молодым, парнем, который не знает другой стороны жизни, который не видел в жизни ничего светлого, который жил столько лет с уверенностью, что можно забирать жизни, что можно жить плохой жизнью, изображая счастье. Что-то дернулось в ее груди, и Свон, нежно коснувшись губами его приоткрытых губ, прошептала в тишину:

— Я люблю тебя, Киллиан.

====== 51. ======

Киллиан, открыв глаза, зевнул и провел рукой по второй половине кровати, которая, к его удивлению, была пуста. Нахмурившись, он резко сел и, свесив ноги с кровати, нашарил на полу свои боксеры, рывком натянув их. Проверив ванную и туалет, он замер в дверях кухни, прислонившись к дверному проему, и, улыбнувшись, сложил руки на груди.

Эмма, одетая в его рубашку, сновала у плиты, переворачивая омлет на сковороде, что-то мыча себе под нос. Джонс хотел было окликнуть ее, но промолчал, не в силах оторвать от нее глаз. Она была такая домашняя, такая простая в обычной рубашке, с распущенными взъерошенными волосами, немного спутанными после ночи, босая. Во всем ее облике буквально светилось спокойствие, дружелюбие, какая-то домашность, что-то, чего у него раньше никогда не было.

Настроение, резко испортившееся от сотни мыслей с утра, поползло вверх, как столбик термометра на солнцепеке. Ему нравилось каждый день узнавать о ней что-то новое, видеть ее с новой стороны, удивляться, в который раз убеждаясь, что раскрыл ее не полностью. И сейчас он был готов продолжать свои исследования, для чего, как он надеялся, ему понадобятся язык, губы и руки.