Несколько минут в лифте, дорога до номера, и девушка обвела взглядом простой, но явно дорогой номер, отделанный в черных, белых и красных тонах. За окнами темнело, и Эмма шумно сглотнула, чувствуя, как в горле поднимается паника.
— Надеюсь, мы не надолго, — протянул Киллиан, остановившись возле дверей, сложив руки на груди. — Если мы останемся наедине, я за себя не ручаюсь, — попытался пошутить он, но, заметив, что Свон и так слишком бледна, пожал плечами и сел на ручку дивана, положив руки на колени. — И о чем ты хотела поговорить?
— Я… — она помолчала и, положив сумку на диван, села на пол, почти беспомощно прижавшись спиной к стене, поджав губы и согнув ноги в коленях, — у меня какая-то опустошенность после нашего разговора.
— Сожалеешь, что рассказала мне?
— Вовсе нет, — чересчур поспешно отозвалась она, поджав губы, — просто я как-то не привыкла, что кто-то…
— Так много знает о тебе? — предположил он, и она кивнула, сглотнув. — Тебе пора бы убрать стены, Свон. Ты сама тухнешь за ними. Дай себе волю, просто… вырвись из своей зоны комфорта. Пора жить. Тебе скоро тридцать, а ты словно и жизнь-то не повидала, и все из-за того, что когда-то давно ублюдок столкнул тебя с радужной дорожки. Просто бери от жизни то, что хочется.
— Расскажи что-нибудь, — резко попросила Эмма, скользнув по его лицу взглядом. — Просто… говори, пожалуйста. Хочу слышать, как ты говоришь.
Киллиан помолчал, пристально вглядываясь в ее глаза, потом, тяжело вздохнув, медленно опустился на пол напротив нее, прижавшись спиной к комоду и вытянув ноги.
Воцарилось молчание, которое, вопреки всему, не было неловким. Оно было каким-то правильным, так торжественная тишина в театре перед тем, как откроется занавес и начнется спектакль.
Свон следила за изменениями его бледного лица, поджатыми губами, жестким взглядом, напряженным рукам. Было видно, что внутри него идет ожесточенная борьба, и в какой-то момент, не выдержав, он начал говорить, только иногда переводя на нее взгляд колючих и невероятно глубоких глаз.