Heartstream. Поток эмоций

Я легла так же, как лежала она в ту ночь, когда я начала стримить: одна нога свисала с края кровати. Я смотрю в потолок и замечаю крошечную паутинку трещин. Это было последнее, что она видела.

Я закрываю глаза и чувствую, как дыхание становится размеренным.

Когда я снова начинаю ощущать свое тело, булавки и иголки впиваются мне в икру в том месте, где край кровати прерывает кровообращение. Проникающий через окно свет померк до оранжевого уличного фонаря, а деревья оставляют длинные тени на полу.

Ужасно болит поясница. На матрасе есть бугорок, похожий на наковальню, и бог знает, как долго он вдавливался в мой позвоночник.

«Боже мой, Эми. Ты должна была позаботиться о том, чтобы ей было комфортно. И ты даже не проверила, ровный ли матрас?!»

Вот только дело в том, что на матрасе нет бугорков. По крайней мере, в других местах.

Я вытягиваю руки и ноги в разные стороны, будто рисую снежного ангела, но мои конечности не чувствуют ничего, кроме гладкой поверхности. Я скатываюсь с центра кровати и рассматриваю матрас. На нем есть одинокий, подозрительно ровный выступ, едва заметный из-за полос на ткани. Он находится точно в центре матраса, и это почти идеальный прямоугольник.

«Что за?..»

Я аккуратно подталкиваю его, словно это комок в моей груди, а не в старой маминой кровати. Он сдвигается с места. Я снова толкаю его, на этот раз сильнее, и он скользит дальше под поверхностью матраса. Я нажимаю на него еще, и в этот раз он появляется на свет ровным уголком черного стекла из неизвестного мне разреза на матрасе.

Волнение и недоумение переполняют меня, когда я забираюсь пальцами в щель и тяну находку.

Материал громко рвется. Я вздрагиваю, словно глухо пукнула в классе, и поворачиваюсь к двери. Сердце колотится, но дверная ручка неподвижна. Я медленно и неохотно оглядываюсь назад — вдруг то, что я увидела мельком, мне просто показалось, — но он там.

Прямоугольный, блестящий и безошибочно твердый. Мобильный телефон.

«Что за?..»

Я представляю маму. Ослабленная, истощенная, спящая восемьдесят процентов времени в последние дни. Даже когда она была в сознании, ей едва хватало сил, чтобы держать глаза открытыми, но до последнего вздоха она защищала… это? Что это, мама? Ради чего? О чем…

— Эми Беккер, — говорю я вслух, прерывая мысль. — Если ты умрешь здесь потому, что была слишком занята поиском причин этой Божьей благодати вместо того, чтобы позвонить, никто не сможет сказать, что ты этого не заслужила.

Дыхание останавливается, я нажимаю на кнопку включения. Должно быть, горы обратились в пыль за то время, пока я ждала, когда маленькое белое яблоко появится на экране, но я наконец вижу его и выдыхаю.

Я настолько сосредоточена на подсветке экрана, что не слышу, как позади меня распахивается дверь.

2. КОМУ НЕВЕДОМА ТЬМА

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Кэт

— Какого черта, Белая лошадь? — ворчит Эви, открывая дверь. — Проклятье, ночь на дворе.

Она смотрит на меня, выражение ее лица — смесь оскорбления и любопытства, ведь я появляюсь без приглашения.

— М-м-можно войти? — спрашиваю я. Я дрожу, хотя на улице не холодно.

Она молча отходит в сторону и ведет меня наверх. Ее огромная спальня находится в том же военном положении, что и последние три месяца. Мониторы и айпады панорамой распределены по столу, на каждом открыт отдельный сайт, так как Эви тушит пожары в Рикдоме с тех пор, как начали появляться слухи о Райане и его загадочной девушке.

— Кровать заправлена, — глупо говорю я.

— Конечно, заправлена, — отвечает она, сев на нее и скрестив ноги. — Я же не в хлеву живу.

На экране блокировки фотография Ника, лежащего на Райане после того, как они потушили огонь на его челке, поверх снимка — часы, сообщающие, что сейчас 02:47, но макияж Эви безупречен. Она ответила сразу же, как только я ей написала. Как будто она — новый вид, эволюционировавший, чтобы высыпаться за микросекунды между уведомлениями.

— В чем дело, Кэт?

Я открываю рот и снова закрываю его. Проклятье, Кэт, ты же прописала свою речь. Но, столкнувшись с этим спокойным, прекрасным инквизитором, мой разум опустел. Я начинаю потеть. Это безумие. Что я делаю? Но я должна поговорить об этом. Я должна, или меня разорвет изнутри.

Эви встает с кровати, пересекает огромный ковер между нами, встает на цыпочки и целует меня в щеку. Я вздрагиваю от прикосновения ее губ. Я так сильно потею в пальто, что от меня, кажется, пахнет, как в школьной раздевалке для мальчиков. Она, наверное, чувствует мой страх, мою слабость. Она берет меня за руку и ведет за собой, усаживая на край кровати.

— Что бы это ни было, ты можешь рассказать мне, — говорит она.

Но, оказывается, я не могу. Открываю и закрываю, открываю и закрываю рот, но слова не выходят. Я — марионетка без актера. Вместо этого мои пальцы тянутся к карману пальто, достают свернутый листок бумаги и протягивают его. Эви хмурится, но берет бумагу и разворачивает ее.

Она смотрит на моего ребенка.