Homeland. Игра Саула

– Heraus![7]– прокричал один из солдат. Все они были вооружены винтовками, но по-настоящему страшили Саула два типа в кожаных пальто: на руках – повязка со свастикой, на фуражках – кокарда в виде мертвой головы. Солдаты выдернули Саула в коридор и так сильно врезали по лицу, что из глаз искры посыпались. Стены вокруг завертелись. Потом его потащили вниз по лестнице; на ходу солдаты кричали на других обитателей дома.

На улице ему дали пинка и поставили на ноги, лицом к кирпичной стене. Тут же стояли еще двое: женщина с витыми белокурыми локонами, в накинутом поверх ночной сорочки жакете с желтой звездой Давида, а рядом – маленькая девочка. Они держались за руки. Девочка плакала.

Трое евреев стояли в свете фар военного грузовика. Рычащая машина извергала облака выхлопных газов.

Один из гестаповцев в черном пальто подошел к женщине. Саул только сейчас заметил, какая она красивая – нет, сногсшибательная! – точно кинозвезда. Немец вынул из кобуры «люгер».

– Я же красавица, – сказала женщина. – Сделаю все, что велите.

– Да, – ответил гестаповец и выстрелил ей в голову. Девочка закричала. Немец и ее застрелил, но крик не смолк. Пусть даже девочка умерла – в этом Саул нисколько не сомневался: по мостовой текла ее кровь, – вопль все еще звучал в темноте улицы.

Немец подошел к Саулу и приставил дуло пистолета ему в голове. Надавил на спусковой крючок… Саул не совладал с собой и обмочился.

В этот момент он всегда просыпался: в своей мокрой постели.

Про сон Саул никому не рассказывал, даже родителям, когда те пеняли ему за мокрое постельное белье. Они никогда не рассказывали про войну, Холокост. Однажды, когда Саулу исполнилось одиннадцать, он начал задавать вопросы; мать отвернулась, отец притворился, будто не слышит.

Когда Саул обратился с вопросами второй раз, отец взял его с собой «прокатиться».

Они отправились до самого Гэри, что в штате Индиана, на сталелитейный завод у берега озера Мичиган. В одном из цехов имелась смотровая платформа, куда пускали экскурсии; с нее было видно, как расплавленную сталь разливают из гигантского котла по формам. Искры взлетали в воздух фонтанами, от домен исходил страшный жар. Отец держал руку Саулу, будто в клещах.

– Взгляни на огонь, Шаулель. Войди в печь, выйди из нее, а потом поговорим про лагеря, farshtaysht?[8] В тех местах, о которых ты, Шаулель, спрашиваешь, не было Бога.

Домой они ехали в полном молчании, и больше Саул про войну не спрашивал.

Так и про свой кошмар он не рассказал. Никому. Кроме Миры.

Рассказал в одну ночь в Тегеране, в 1978 году. Тогда он еще был молодым оперативником ЦРУ; революция приняла опасный оборот, и Саул отослал Миру из Ирана в Штаты.

Они тогда сильно поспорили: Мира не хотела уезжать, винила Саула, мол, он хочет отделаться от нее. Хотя сама прекрасно понимала, что творится вокруг. Даже друзья обсуждали ежедневные события. Просто Саул не мог сказать Мире прямо: друг и самый лучший источник информации, офицер САВАК Маджид Джавади предупредил: пора иностранцам – и особенно гражданам США – покинуть Иран. Мира ни в какую не соглашалась уезжать.

Той ночью в Тегеране, в 1978 году, кошмар опять посетил Саула – первый раз после долгого перерыва. Мира потом сказала, что Саул во сне сильно стонал и ворочался. И тогда он признался, поведал о кошмаре.

– Я и забыла, – произнесла Мира, поглаживая его по руке, – что вы были единственной в городе ортодоксальной еврейской семьей среди христиан. Должно быть, вас травили?