Homo Irrealis

Мужчины у Ромера живут в двух разных мирах: в более или менее куртуазном мире своей молодости, который у них уже за плечами, и в однозначно моногамной жизни, в которую они спешат войти. Именно в этом состоит необычайность его фильмов, именно это меня к ним притягивало в столь юном возрасте. У его мужчин и у меня общего было больше, чем я подозревал, но только если поменять местами части уравнения. Мужчины эти проявляли сдержанность, потому что знали, чем кончится дело, если вовремя себя не остановить; я проявлял сдержанность, потому что пока не набрался храбрости кончить дело тем, чем хочется. Они не меньше моего думали о противоположном поле, они, как и я, прекрасно были знакомы с парадоксами и иронией, которыми пронизано любое человеческое побуждение. «Сердце имеет доводы, о которых не знает разум» (Паскаль). Мне нравились их опытные, почти пресыщенные, откровенные, часто самовлюбленные, но безжалостно проницательные и хитроумные прозрения касательно сути желаний и человеческой натуры; мы с ними говорили на одном языке, хотя бы уже потому, что они открещивались от всего обыденного, а взамен скептически относились ко всем традиционным понятиям, превалировавшим в конце 1960-х и начале 1970-х. Кроме того, мне нравилось, что они, как и я, пасовали перед искушением. Вот только они пасовали, потому что готовы были с ним бороться, — я пасовал, потому что не знал, как ему поддаться. Они пытались уклоняться от женских авансов, — я пытался их провоцировать.

При этом между нами существовало одно неоспоримое различие. Источником их знаний был опыт, моих — книги. Их всех утомил избитый ландшафт, я едва начал его исследовать. Связывала нас, пусть и совсем поверхностно, книжная любовь к французским моралистам XVII века, которые прочитывали человеческую натуру через призму парадокса. Все, что произносят персонажи Ромера, направлено против шерсти. Пусть они неустанно анатомируют состав души и постоянно охотятся за уклончивыми прозрениями касательно и себя, и других, но их утонченные завуалированные попытки часто являются продуктом одной из форм самообмана, которому сложно дать четкое определение, потому что он окутан многими слоями красноречия. Я достаточно много знаю о противоречиях и понимаю, что, когда я завидовал этим взрослым, завидовал я не просто их знаниям о мире и глубинному недоверию ко всему внешнему; завидовал я той легкости, с которой они принимали простой факт, что «я» представляет собой клубок противоречий, скрепленный одними лишь словесными каденциями. Ромер глубоко противоречив. Я был глубоко противоречив. Мне нравилось видеть противоречивость в других. Я плохо себе представлял, какая между нами связь, но знал, что ее не может не существовать.

Мужчины Ромера жили в Западной Европе, мне очень хотелось копировать их стиль. Именно это и возвращает меня к дому Моне на холме, к бабушке, к прогулкам по высокой траве, к долгим праздным уютным беззаботным полудням — все это присутствует на экране. У Жерома у самого есть старый дом, окруженный деревьями, запущенный; именно там — об этом он говорит Авроре — он в детстве проводил летние месяцы. Что до меня, я тогда жил с родителями и работал на полставки в механической мастерской на Лонг-Айленде. Жером был в некотором роде щеголем и снобом, но при этом человеком, безусловно, состоявшимся: у него идеальная работа, идеальный опыт путешествий, идеальная внешность, идеальные друзья и идеальная подруга, она же будущая жена; короче говоря, идеальная жизнь. Он даже одевается идеально. Его внешний вид произвел на меня такое впечатление, что, посмотрев «Колено Клэр», я предпринял отчаянные поиски такой же рубашки. Нашел — и отдал за нее целое состояние. А когда надел, разумеется, почувствовал себя частью мира Ромера.

Но была еще одна вещь, которой я завидовал даже сильнее. Я имею в виду умение мужчин Ромера разговаривать с женщинами о тех вещах, в которых большинство мужчин очень неохотно признаются самим себе и другим мужчинам, а уж женщинам и подавно. Мне понравилась сама возможность столь свободно разговаривать с женщинами о вещах, которые для меня имели особое значение. Полностью обнажить душу перед женщиной — то же самое, что снять одежду, вот только никакая страсть не затмит вашей задушевности. Может, искренность будет даваться только через усилие, неловкость и смущение. Именно поэтому романтика у Ромера — это всегда страсть, которую подают холодной.