Homo ludens

На самом деле он хотел, чтобы я больше покупала для себя, и очень этому способствовал. Он любил говорить, что для женщины платье – это настроение.

А сколько встреч с удивительными людьми подарил мне З. С. Это и Леонид Утесов, и Аркадий Райкин, и Майя Плисецкая, и Родион Щедрин, и Лидия Либединская, с которой мы очень дружили много лет.

Вспоминаю один приезд к Утесову. Мы ужинали у него, разговаривали. Там тогда была и его дочь Эдит. Я себя плохо почувствовала, но не хотела об этом говорить, было неудобно. Все обошлось. Спустя какое-то время родился наш сын Борис, а Эдит сказала: «Папа, я же тебе говорила, что Фира беременна».

Хочу несколько слов сказать об имени нашего сына. Я знала, как Зяма мечтает назвать сына Борей в память о брате-близнеце Борисе, погибшем на войне в 1942 году, брате, которого он очень любил. Как я была рада, когда родился мальчик и осуществилась эта его мечта!

У З. С., как у многих творческих людей, бывали и депрессивные настроения, состояния. Но в его жизни было много безоблачных и счастливых дней. Одним из таких моментов можно считать нашу с ним поездку в США в 1990 году. С благодарностью Вадику, старшему сыну З. С., который с 1980 года жил в Лос-Анджелесе, вспоминаю, как он пригласил нас приехать к нему. Он организовал несколько выступлений З. С. в американских университетах и юмористический вечер. Помню, как Зяма был рад. В тот период у Вадика было много работы, маленькая дочка Танечка. Я взяла на себя какие-то бытовые, хозяйственные вопросы, и мы очень мило и дружно провели полтора месяца.

Сергей Юрский, Екатерина Гердт, Зяма и Фира, 1980-е. Архив Э. Паперной

При всей своей любви к литературному труду, он много выступал в таких местах, как Дом актера, Дом литераторов, Дом ученых, принимал участие в передаче «Вокруг смеха» и всегда очень радовался возможности выступить.

Размышляя о том, можно ли считать З. С. счастливым человеком, думаю – несомненно, хотя бы потому, что всю свою жизнь он занимался делом, которое очень любил.

О Зяме я могу думать и говорить бесконечно. Может, это звучит пафосно, но он, можно сказать, главный человек моей жизни.

Я верю, что с физическим уходом человека не умирает его душа. Остаются его книги, выступления, и пока живы родные и близкие ему люди – и он жив. К счастью, у Зямы остались дети, внуки, а теперь и правнуки.

А я только могу благодарить Бога, судьбу и дело, которым я занималась, за то, что подарили мне счастье быть с таким необыкновенным человеком.

Друзья и коллеги

Ираклий Андроников, Сергей Смирнов, Булат Окуджава, Зиновий Паперный, 1970-е. Архив Э. Паперной

Мариэтта Чудакова в своем рабочем кабинете, 2008. Фото В. Паперного

Мариэтта Чудакова

Смех вместо слез

…Не в шитье была там сила.

1

Есть человеческие качества, не зависящие от времени и места, уготованного для их носителя, – просто в одном времени и месте они встречаются реже и выглядят, может быть, экзотичнее, чем в других. То время, в которое прошла большая часть жизни Зиновия Самойловича Паперного, которое формировало его, уминая одни свойства личности и выдвигая другие, не располагало к сохранению у сильного пола мужских качеств характера. Представление о мужском поведении размывалось, а к началу 1970-х годов почти вовсе размылось. Люди литературной и окололитературной среды приобрели привычку показывать большим пальцем куда-то за свое плечо или вверх, в потолок, где располагалась инстанция, ответственная за их поступки. Зиновий Самойлович как-то очень естественно продолжал оставаться образцом повседневно-мужского поведения. Стопроцентная надежность, готовность в любой момент принять на себя полноту ответственности – вот что позволяло чувствовать себя рядом с ним и в совместных профессиональных делах, и в байдарочном походе как с человеком, на которого можно положиться. Ощущение, ничем, решительно ничем не заменимое.

У него было органическое чувство достоинства. Когда профессиональная жизнь того оставшегося в ушедшей исторической эпохе персонажа, который назывался «советский литератор», ежечасно зависела от множества мелких и крупных функционеров партии, в их руках в почти буквальном смысле находилась – а Паперный и был в первую очередь литератором, литературным работником, – когда унижение было разлито, кажется, в самом воздухе времени, – нельзя было представить людям, знавшим его, чтобы он позволил унизить себя кому бы то ни было, чтобы он стерпел чье-то хамство. Его реакция в этом случае опережала мысль о самосохранении или благосостоянии (а от степени выдержки оно в те поры в немалой степени и зависело). Подумаешь, скажут, невидаль – не терпел хамства! Не скажите.

Мариэтта Чудакова, Зиновий Паперный и Александр Чудаков в байдарочном походе по рекам Средней Карелии, август 1971. Фото В. Паперного

Он умел и любил уважать и любить достойных любви и уважения. Редкое качество в литературно-филологической среде 1960–1980-х годов.