И дух наш молод

Не таким был вождь самой великой и самой бескровной за всю историю революции. Он, как никто, умел заботиться, думать о других, меньше всего и в последнюю очередь заботясь о себе.

Но я отвлекся, а нам снова пора в тревожную великую ночь с 24 на 25 октября.

...У входа в Смольный образовалась пробка. Толпа напирала, требуя, чтобы людей поскорей пропускали:

- Идет восстание, стреляют, льется кровь за революцию, а тут из-за бумажек пристают.

Я с тремя красногвардейцами бросился к входу, но было уже поздно. На какой-то миг часовые, проверяющие пропуска, растерялись, расступились под натиском. И человек 15-20 прорвались в Смольный.

Не прошло и десяти минут, как снова появился Мехоношин. Я ждал крепкого разноса за "непорядки", "прорыв", но Костя, улыбаясь во весь рот, произнес только два слова: "Уже пришел".

"Ильич?! Как он попал в Смольный?" Добрую минуту стою с разинутым от удивления ртом: "По воздуху, что ли?"

Только много лет спустя, знакомясь с воспоминаниями питерского рабочего Э. Рахья, связного ЦК{148}, я узнал, что же на самом деле произошло у главных ворот, как и почему мы просмотрели Ленина.

В свой недавний приезд в Ленинград (в мае 1977 года) я пришел на Сердобольскую улицу. Поднялся на 3-й этаж большого старого дома. Бывшая квартира Маргариты Васильевны Фофановой - последнее подпольное пристанище В. И. Ленина. На столе - план Петрограда. Я представил себе, как внимательно рассматривал карту-план Ильич вечером 24 октября, уже приняв для себя окончательное решение.

"Ушел туда, куда Вы не хотели, чтобы я уходил. До свидания"{149}.

Записка, составленная по всем правилам конспирации, адресована хозяйке квартиры. Еще днем М. В. Фофанова всячески уговаривала Владимира Ильича не рисковать собой.

По поручению Ленина с его письмом членам ЦК Маргарита Васильевна отправилась в Выборгский райком.

О том, что произошло позже, рассказывает Э. Рахья.

Вечером 24 октября он пришел к Владимиру Ильичу с крайне тревожной вестью: правительство Керенского отдало приказ развести все мосты с тем, чтобы расчленить, изолировать по частям восставших, громить пролетарские районы в одиночку.

Ленин потребовал немедленно отправиться в Смольный, отметая все возражения, уговоры.

- В Смольный! В Смольный!

Шагая майским вечером 1977 года по брусчатке бывшей Сердобольской улицы, я словно увидел тот далекий октябрьский вечер.

Уже прочитано членами ЦК написанное днем письмо Ленина ("Промедление в выступлении смерти подобно"). Уже послан за ним из Смольного связной. А по пустынной улице под моросящим дождем идет вслед за своим провожатым человек. Загримированный, на лоб нахлобучена рабочая кепка, в кармане документы на чужое имя, а у спутника "на всякий случай" - два револьвера и два пропуска в Смольный, заведомо устаревших, недействительных.

О чем думал Ильич, поднимаясь вслед за Рахья на площадку пустого трамвая, снова шагая по застывшим в ожидании затемненным улицам, минуя то красногвардейские - у Литейного моста, то юнкерские патрули?

Пройдут сутки - и телеграф разнесет по всему миру имя этого человека главы первого в истории социалистического правительства.

...Дважды их останавливал юнкерский патруль - пронесло. Подошли к Смольному. "Толпа ожидающих возмущалась невозможностью пройти... Я же, вспоминает Рахья, - возмущался больше всех... негодовал, размахивал в воздухе своими "липовыми" пропусками..."{150}

Рахья кричал впереди стоящим (вот она - "пробка"!), чтобы они не обращали внимания на контроль и проходили: в Смольном разберутся. Цель была достигнута. "По примеру карманников, я устроил давку. В результате контролеры были буквально отброшены. Мы прошли на второй этаж и отправились в одну из комнат Смольного". С этой минуты в комнате № 18 Ленин взял все нити руководства восстанием в свои руки.

С его прибытием работа Военно-революционного комитета закипела, приобрела еще более целеустремленный ритм. Одного за другим вызывал Ильич командиров отрядов Красной гвардии, представителей районов, заводов и воинских частей. Пригласили и меня. Мы пришли вдвоем с командиром отряда путиловцев Сурковым. Разговор состоялся у Н. И. Подвойского. Я не видел Ленина с 4 июля. Как-то непохож, непривычен Владимир Ильич без знакомых рыжеватых усов, бородки. Заметно похудел... И - вроде помолодел. Аккумулятор энергии. В словах, жестах, в голосе с трудом сдерживаемое нетерпение. Представление о Ленине тех дней дает мало известный рисунок карандашом петроградского художника М. Шафрана. Этот портрет ленинский, датированный 25 октября, попался мне совсем недавно на глаза и многое напомнил.

Огромный лоб, глаза, излом бровей - все родное. Но не сразу, не каждый (так, очевидно, было и со мной) узнавал в этом безусом, безбородом человеке Ленина. Случалось - и частенько, что солдаты, красногвардейцы, слушавшие Ильича на митингах весной и летом, теперь тоже не узнавали его.