И это называется будни

— Он, между прочим, совсем неплохой парень.

— Да. Гораздо лучше, чем ты. Более непосредственный. Что думает, что чувствует — все на лице.

— Нет школы жизни. А почему бы тебе…

Жаклина метнула неприязненный взгляд.

— Благодарю за переадресовку. Но ты забыл, что переадресовывают письма, а не чувства. — И, горделиво подняв голову, пошла к своему подъезду.

Поднимаясь по лестнице, Рудаев услышал, как у него в квартире разрывался телефон. Открыл дверь, схватил трубку. Звонил Гребенщиков.

— Что там отчубучил Сенин? В ковше остался «козел» тонн на десять. Разберитесь и накажите.

— Не могу. Продувку вел я.

— Примите мои поздравления.

Рудаев доложил, что и как произошло, какие выгоды сулит проведенный опыт.

Гребенщиков долго молчал. Запретить дальнейшие эксперименты было ему не с руки: не может, не должен главный инженер открыто восставать против наращивания мощностей агрегата. И все же он нашел обтекаемую форму для выражения своего неудовольствия.

— Сейчас как никогда остро стоит вопрос качества, Борис Серафимович. Не забывайте, что мы делаем лист для газовых магистралей и автомашин, о качестве надо думать прежде всего. К тому же конверторный только-только вошел в ритм, закрепите этот ритм, приучите к нему людей. И не уподобляйтесь козленку, который, не успев вылупиться, уже мекекает и пробует прыгать. Что касается Сенина… Не можете вы — я сам объявлю ему выговор.

— За что? С какой формулировкой?

— За нарушение технологической инструкции. Там ясно указано: вес садки — сто тонн.

— Но при чем тут он, если я распорядился? Я!

И тут Рудаев разгадал, какой хитроумный ход задумал Гребенщиков. Нет лучшего способа дискредитировать руководителя, чем наказать за выполнение его распоряжения подчиненного.

Гребенщиков, однако, и не делал тайны из своего помысла.

— Я хочу обезопасить людей от ваших завихрений, — пояснил он.

— Но взыскание Сенину — это же нелепость. Вынесите его мне.

— Нелепо только то, что нецелесообразно, — сухо сказал Гребенщиков и добавил уже с явной издевкой: — Желаю спокойной ночи.

Хорошее настроение у Рудаева пропало бесследно. Засунув руки в карманы брюк, он покружил по комнате, посмотрел в окно, но в ночной темноте ничего не увидел кроме редких огней да редких прохожих, когда они попадали в зону света от уличного фонаря. В конце концов, собравшись с мыслями, стал искать выход из создавшегося положения. Гребенщиков запретил перегружать конвертор. Но запретил по телефону. А пусть попробует сделать это в документе. Наверняка не рискнет, чтобы впоследствии не обернулось против него самого. Следовательно, простейший выход таков: надо составить план исследовательской работы, включить в него все, что задумал, и представить, как положено, главному инженеру на утверждение. Вычеркнет какую-либо тему — можно апеллировать к директору.

С плохим настроением пришла и усталость. Потоптался у постели — захотелось вытянуться и заснуть, но он превозмог это желание. Сел к столу, включил лампу.

Однако дело не пошло — мысль о том, как оградить Сенина от взыскания, не давала ему сосредоточиться. Решил позвонить Збандуту, рассказать обо всем, включая и разговор с Гребенщиковым.

— Выходит, с такой перегрузкой можно работать, — ухватился Збандут прежде всего за наиболее важную для него часть сообщения. — Это очень радостно. Перед нами уже открываются некоторые перспективы. А насчет того, что в систему вводить рановато, здесь Гребенщиков прав. И насчет партизанских методов, как было сегодня, прав. Действуйте по всем правилам науки. Только и в долгий ящик не откладывайте. Что касается Сенина, о нем не беспокойтесь. Взыскания я не допущу. Кстати, вы знаете сколько сейчас времени? Половина первого.

— Это что, упрек за поздний звонок?

— Напоминание, что пора бы и ко сну.

— А вам?

— Я сам себе хозяин. Мне ни о сне, ни об отдыхе напомнить некому.

ГЛАВА 7

Комиссии повалили на завод косяком. Республиканское министерство, союзное, обком КПУ, облпрофсовет, Комитет народного контроля — все прислали своих представителей.

Лагутина с напряжением следила за тем, как развертываются события.

Збандут в работу комиссий не вмешивался, ничему не препятствовал, ничему не содействовал, не прибегал к уловкам. В общем предоставил полную свободу действий. Казалось бы, что в этом плохого? Но позиция невмешательства как раз огорчала Лагутину. Почему-то подумалось, что Збандуту совершенно безразлично, кто понесет наказание за аварию и кто выплывет из этого водоворота — действительно виноватый Шевляков или без вины виноватый Калинкин.

Попытка выяснить ситуацию у Збандута ничего не дала.

— Дина Платоновна, вы пишете историю завода, а не создаете ее и, пожалуйста, не отвлекайтесь на другие вопросы, — сказал он с плохо скрытым раздражением.

Эта грубая реплика была так неожиданна, так не соответствовала характеру их отношений, что Лагутина даже не нашлась что ответить. Поднялась и пошла прочь. У двери обернулась, рассчитывая, что Збандут смягчит свою резкость хотя бы улыбкой извинения, но натолкнулась на безразличный, даже враждебный взгляд.