И это называется будни

Размышляя потом об этом коротком холодном разговоре, Дина Платоновна пришла к еще более грустному выводу: Збандут, очевидно, преследует соображения чисто утилитарные, не имеющие ничего общего со справедливостью, — заводу легче потерять газовщика, чем начальника доменного цеха, тем более такого опытного. Вот почему и статью он запретил ей писать.

Создалось такое положение: о причине аварии знали три человека, не считая ее и Рудаева. Но Рудаев вмешиваться не может, он — заинтересованная сторона, те трое правды не скажут. Стало быть, сказать ее должна она. Но как и где? Явиться в комиссию и настоять, чтобы ее выслушали? Была бы она, как раньше, работником газеты, это могло бы подействовать. А сейчас она кто? Историограф? Звучит почти как архивариус. Не примут во внимание, а то еще и высмеют. «Вы пишете историю завода, а не создаете ее». Надо же было отмочить такое! И почему он так гадко повел себя с ней? Когда у самого на душе муторно, ищет в ней поддержку, а когда ей захотелось разрешить сомнения, отогнал, как назойливую муху, ни с чем не посчитавшись.

В комнату вошла женщина, дородная, хорошо одетая. Но не на это обратила внимание Дина Платоновна. Замечательные были у нее глаза. Голубые, ясные и какие-то по-особому зоркие. Такие встречаются у пограничников или у людей, подвергавшихся опасности и привыкших быть начеку.

Стала рассказывать о себе. Во время войны — участница подпольной группы. Поездов под откос не пускала, складов не взрывала, но черновую работу вела с первого до последнего дня. Распространяла листовки, передавала разведданные резиденту, прятала у себя оружие, помогала устраивать побеги военнопленным, выходила двух детей комиссара Красной Армии. Многие такие, как она, получили партизанские удостоверения, а ее обходят. Не подскажет ли Дина Платоновна, как ей действовать, чтобы усовестить местных главковерхов?

Она была взволнованна и многословна, как всякий обиженный, долго и безуспешно добивающийся справедливости.

— Пока таких удостоверений у нас не выдавали, я ни на что не претендовала, — ответила женщина на не заданный, но напрашивавшийся вопрос — А когда подзуживать все вокруг стали — чего сидишь, чего молчишь, чем ты хуже? — пошла по мукам. И за себя, и попутно за других таких же непризнанных. Закрутила эту веревочку, а конца не видать… Уже из сил выбилась. Куда ни обращусь — везде сочувствуют, а чтоб помочь…

Женщина извлекла из сумки газеты, письма, справки, характеристики, фотографии.

Заставить себя копаться в документах, когда мысли были заняты другим и внутри все кипело, Дина Платоновна не смогла. Попросила либо зайти через несколько дней, либо оставить документы, чтобы разобраться с ними на свободе и обдумать, что предпринять в дальнейшем.

Глаза у женщины сразу погрустнели, и Лагутина поняла, что было тому причиной. Слова «придите через несколько дней», как и другие отговорки, служат своеобразной ширмой для бюрократов, прикрывающих таким образом желание отмахнуться от просителя навсегда. Успокоила:

— Вы зря расстроились. Чтобы решить, с какого конца взяться и найти точный адрес, нужно время. А сегодня я не могу уделить вам достаточно внимания.

Едва Лагутина заперлась на ключ, как ход прерванных мыслей восстановился автоматически. Что, если проявить настойчивость и попытаться поговорить со Збандутом еще раз, улучив более благоприятный момент? Только где гарантия, что снова не наткнется на арктический холод? Можно еще обратиться к Подобеду. Но это, пожалуй, ничего не даст. Не захочет он конфликтовать со Збандутом. Впрочем, почему, собственно, она должна воспринимать совет Збандута как нечто обязательное? Он мог заставить ее, как работника завода, написать статью. Но запретить писать не имеет права. Оставались бы у них теплые отношения — тогда еще куда ни шло. А сейчас… Во имя чего наступать на горло собственной песне? На заводе уже упорно поговаривают, что Калинкину не миновать суда. Не лучше ли, чем идти по этапам, сделать признание Шевлякова достоянием гласности?

Позвонила главному редактору «Приморского рабочего», рассказала о своем намерении.

Филиппас особого энтузиазма не выказал, ответил с явным замешательством:

— Мне представляется не совсем удобным во время разбора дела вмешиваться в ход событий.

— Роберт Арнольдович, потом будет поздно, — горячо возразила Лагутина.

— И это верно, — согласился Филиппас. — Давайте попробуем. Посмотрим, как вы напишете.

Не очень приятно писать для газеты, не будучи уверенным, что твоя работа увидит свет. Но Лагутина принялась за нее. Она намеревалась выдержать статью в спокойном, деловом тоне, который наиболее убеждал бы в объективности и позволял избежать каких бы то ни было намеков на сенсационность. И когда разящие слова срывались с кончика пера, она беспощадно вычеркивала их.

Через два дня, забежав в редакцию, Дина Платоновна получила свежие гранки. Прочитала, подписала, все еще не веря, что Филиппас отважится на публикацию статьи.