И это называется будни

Он был старше ее на семь лет, знал больше, чем она, разбирался в людях лучше, чем она, и, хотя имел техническое образование, был и гуманитарно образованным человеком. Она чувствовала себя несмышленышем рядом с ним и охотно шла за ним, охотно воспринимала его вкусы и взгляды. Это он увлек ее журналистикой, настоял, чтобы закончила заочные литературные курсы. Первые годы она была беззаботно счастлива. А потом… Потом он стал работать в лаборатории, где всегда был в изобилии спирт для промывки приборов, и привычка пропустить перед уходом домой сначала для аппетита, а потом для настроения сделала свое черное дело, привела к деградации личности. При ней он лечился дважды и опять принимался за свое, лечился уже без нее — и тоже безрезультатно.

При всей своей привязанности к Рудаеву, при всем уважении к нему как к человеку бескомпромиссному, прямому, смелому, ей вдруг показалось: вернулся бы муж таким, каким полюбила, каким знала вначале, — и отношения их восстановились бы. Однако надежды на исцеление не было, прошлое отступило безвозвратно.

Дина Платоновна забылась в дремоте и очнулась, только когда Рудаев стал открывать дверь.

— Динка пришла… — услышала она.

Рудаев зашел в комнату, включил свет, хотя надобности в том особой не было — за окном догорал длинный июльский день, вытащил из кармана сверток.

— Чай будем пить с ветчиной.

— Ты что сегодня раньше обычного?

— Интуиция. Почувствовал, что ты у меня.

— И торопился зализать раны?

Его охватила нежность к ней. Он по-особому увидел ее глаза, смотревшие прямо, открыто и в то же время твердо, теплый блеск кожи, шею… Красивые темно-русые волосы волнистой линией обрамляли лоб и щеки и дразняще шевелились на подушке. Присел на кровать, заложил руки ей под голову.

— Ран нет. Есть царапины, а с ними ты справишься.

— Конечно же я не ошиблась. Мой нечуткий приземленный друг…

Он сконфуженно улыбнулся, почувствовав, что этим ее словам предшествовали какие-то раздумья, и не понимая, чем они вызваны. Сказал на всякий случай, как бы оправдываясь:

— Что поделаешь, я производственник, привык смотреть на вещи трезво. А ты никак самоедством занимаешься? Или с дотошностью следователя выискиваешь новые аргументы для новых наступлений?

Она протянула руку, коснулась затылка Бориса.

— Брось. Ни к чему. Важно, что ты добилась ясности и тебе все ясно, — продолжал он.

— Это очень тяжко, когда не можешь доказать свою правоту. Сам побывал в моей шкуре, воюя за улучшение конверторного цеха.

— Но разве я раскисал?

— А то нет.

— Просто досадовал на себя за неуклюжесть. Первый серьезный опыт, необстрелянным был… Да и теперь еще в некоторых вопросах я плаваю. Вот, например, никак не могу понять, почему ты тянешь с нашим браком. Не объяснишь ли в конце концов популярно?

— Видишь ли, Боря, брак — это печальное признание того факта, что мужчина и женщина не способны ужиться под одной крышей, не связав себя… цепями, — проговорила Дина Платоновна сквозь улыбку. — Я не признаю за мужчиной права собственника.

Борис понял ее слова как шутку, однако сказал:

— Ну вот… Ты еще будешь утверждать, что женщина может составить человеку счастье просто тем, что живет на свете. Нет, дудки. Я таких взглядов не разделяю. Ты что, за свободный брак?

— За брак на доверии.

— Но и при браке на доверии люди живут вместе. Мне надоело так, пойми. Мне хочется с любимой женщиной жить бок о бок. Это не прихоть. Это естественное человеческое желание.

— Эгоистическое желание.

Рудаев досадливо хлопнул себя по колену и с жалобной улыбкой отошел к окну. Распахнув створки, оперся о них раскинутыми руками. Ответить резкостью — значило дать повод для дальнейших пререканий, а обострять отношения не хотелось. Остынет — сама поймет, что обидела незаслуженно.

Но она поняла сразу. Проговорила извиняющимся тоном:

— Неудачный момент выбрал ты для такого разговора.

— А представлялся мне когда-нибудь удачный момент? — отозвался он сухо. — Ты всегда находила причину, чтобы отвертеться. То не порть хорошее настроение, то не усугубляй плохое… Давай кончать эту тягомотину.

Дина Платоновна откинула одеяло, приподнялась, села, свесив ноги.

— Ты что, ставишь вопрос: или — или?

— А, к чему эти придирки…

— И ты уверен, что так будет лучше?

— Уверен.

— А вот я не уверена.

— Во мне или в себе?

— В нас.

— Ну знаешь…

Он все еще стоял у окна. Только лбом прикоснулся к стеклу в тщетной надежде отобрать у него прохладу. В душе у него накипало раздражение, он сновал среди мыслей, расшвыривая их безжалостно, чтобы извлечь на свет божий сомнения в своих подозрениях, но не находил их и молчал. Сдерживал себя. Невысказанные слова умирают, не родившись, высказанные, ставшие достоянием двух, закрепляются в сознании, материализуются, обретают осязаемую силу. И не всегда нужно докапываться до истины, точно так как не всегда все до конца следует говорить.

Она сама продолжила разговор.

— Мне почему-то кажется, что мы долго не продержимся, если станем жить вместе.

— Но почему? Почему тебе так кажется? — В его голосе отразилась тревога, которой до сих пор не было.

— Мне сложно объяснить…