И это называется будни

— А для чего? — невозмутимо спросил Подобед. — Доклад — это лицо человека, и оно должно быть свое.

Так ничего и не добившись, посетитель ушел.

Положив перед секретарем парткома акт комиссии и приказ по заводу, прокурор признался, что Збандут сбил его с толку. Советовал подождать выводов комиссии, он так и сделал, дождался, стал оформлять дело на Калинкина, а теперь что получается? Надо либо отдавать под суд обоих, либо никого.

— А вам обязательно хочется кого-нибудь судить? — спросил Подобед с самым серьезным видом. — Или обязательно надо?

— Я не могу не верить акту, подписанному столькими специалистами.

— У нас есть возможность выбрать тот документ, который больше устраивает.

— Меня устраивает истина. А я ни в том, ни в другом случае ее не вижу.

— Хотите знать, где она? Хотите? — Подобед с любопытством присматривался к озадаченному прокурору. — Она в статье Лагутиной. Но неоспоримость ее недоказуема. И отличие директора от вас в том, что он может руководствоваться своей убежденностью, а вы связаны буквой закона.

— М-да. В таком случае я вытряхну у них истину.

Металлическая нотка в голосе прокурора не понравилась Подобеду. И лицо у прокурора жестковатое. Лицо рубаки. Впрочем, он на самом деле прошел нелегкий путь пехотинца от Сталинграда до Берлина. И Подобед решил поискать к нему подход.

— Вы мне рассказывали, что были на фронте.

— Четыре года. С первого и до последнего дня.

— А Шевляков — двадцать три. Да, да. Доменное дело не легче фронта.

— Тоже сравнили…

— А почему не сравнить? Такое же постоянное напряжение и непредвиденные события. У вас выходные дни есть? Дни, когда вы можете отключиться от работы и не думать о ней? А у Шевлякова нет. Таков уж этот пост. У всех в цехе есть возможность забыть о работе, а у начальника цеха — нет. Он даже в отпуске начинает утро с того, что звонит в цех. Бывало, о перешихтовке давал команду из Ялты. Ну какая радость вам от того, что вы посадите этого труженика на скамью подсудимых? Сердечник, гипертоник…

— Из вас хороший адвокат получился бы.

— А мне в этом кресле приходится совмещать две роли — и обвинителя, и защитника. И я могу переходить от одной роли к другой в зависимости от того, как проясняются обстоятельства дела. В этом мое преимущество перед вами. Кроме главного.

— А главное?

— Я имею больше возможностей, чем вы, подходить не формально, а по существу. Ну вот хоть недавно. Застал один рабочий у своей жены искателя приключений и набил ему морду. Вы бы драчуна судили, а я отпустил с миром.

— Так ли? — усомнился прокурор.

— Не совсем. Взыскание вынес побитому. По чужим бабам не ходи, тем более когда своя есть.

Прокурор отбыл, оставив Подобеда в полной неизвестности в отношении своих намерений. Возможно, сделал это с умыслом, а возможно, не знал еще, что предпримет в дальнейшем.

Гуманный приказ Збандута вполне устраивал Подобеда, и ему очень хотелось, чтобы на этом печальная история с домной завершилась. А вот если прокурор, в силу своего служебного рвения, затеет следствие, трудно предугадать, чем все закончится. Судебную машину, если она уже завертелась, не так просто остановить. И все же Калинкина ни в коем случае в обиду давать нельзя. Добропорядочный малый, за себя постоять не умеет, к таким нужно подходить особенно чутко.

Невольно вспомнил поведение Шевлякова на комиссии. Неплохой актер, сукин сын. Так разыграл невинность, что любого мог убедить. И вдруг одолело тревожное любопытство: а как Шевляков поведет себя, если прокурор оформит дело на Калинкина? Неужели и тогда не дрогнет и будет стоять на своем? Это нужно было бы знать на всякий случай.

Подобед выглянул в окно. Машина у подъезда. Спустился вниз и поехал в доменный.

Злополучная доменная печь и без трубы работала довольно хорошо. Шел выпуск. По канаве, утрамбованной песком, с подвижностью скорее воды, чем металла, поигрывая голубыми язычками пламени и стреляя звездочками искр, деловито торопился расплавленный чугун к месту своего успокоения — к подставленным ковшам.

Заглядевшись на эту картину, красивую и неизменно впечатляющую, Подобед на какой-то миг забыл о цели своего появления в цехе и, когда Шевляков вырос перед ним, задал стереотипный вопрос: как дела, как с планом?

Шевляков стал жаловаться на руду, на снабженцев, на нехватку рабочих. Тон обычный, голос бодрый, а глаза виновато-настороженные: не затем пришел, знаю.

И Подобед решил не играть с ним в прятки. Спросил без обиняков:

— Надеюсь, приказ вас устраивает?

Метнулись глаза у Шевлякова. В сторону, еще раз в сторону.

— Суровее, чем я предполагал, но мягче того, что полагалось бы.

Неожиданно для Подобеда и так сразу. Начало обнадеживающее.

— Это ж почему? Прошла гроза — на чистосердечность потянуло?

— Тянуло все время, да… — Шевляков теперь уже бесстрашно посмотрел в глаза парторгу. — Расставаться с заводом не хотелось. Прикипел.

— Небось Калинкина упросили, уластили?