И это называется будни

— Я бы в вашем положении вел себя скромнее, — посоветовал Суровцев. — Так все же какой пусковой объект рекомендуете задержать? Или из педагогических соображений мне вас переадресовать прямо к Председателю Совета Министров? Кстати, я ему еще не докладывал. Не знаю, не вижу, какой стройкой можно пренебречь.

— Мы от вас ничего не требуем, — успокаивающе произнес Збандут и рассказал, как предложили выйти из положения Рудаев и Троилин.

Суровцев удовлетворенно хмыкнул в трубку.

— Вот почему вы так расхрабрились! Что ж, в этом есть резон. Ставьте пока железную трубу, а потом, со временем, соорудим нормальную кирпичную.

— Нормальная теперь нас не устроит. Надо метров на десять выше. — Збандут решил сразу, если получится, заручиться согласием замминистра на удлинение трубы и в связи с этим на лишние затраты.

— Чтобы грохнулась еще сильнее? — поддел Суровцев и довольно спокойным тоном принялся расспрашивать, какие заказы заводу не удастся выполнить, сколько металла будет недодано к плану и как это скажется на экономике завода.

Поручение директора — Золотарев именно так и передал просьбу Збандута — вызвало у Лагутиной активное чувство протеста. Ее журналистским направлением были проблемные вопросы — борьба идей, связанная с техническими новшествами, восстановление справедливости. На этот раз предстояло сформировать общественное мнение вокруг виновников происшествия и тем самым как бы добивать лежачих. А это претило ей.

Все же она отправилась в доменный цех, надеясь, что там, на месте, удастся найти благовидный предлог для отказа от такой неприятной миссии.

Тяжкое зрелище предстало глазам Лагутиной. Шестидесятипятиметровая кирпичная труба лежала на земле, распавшись на части. При падении она разрубила пополам здание склада огнеупоров, раздавила железнодорожные вагоны и шлаковозы, стоявшие на путях, и это месиво из металла и кирпича походило на последствия сильнейшего землетрясения.

Людей на месте происшествия сейчас было не много, и Лагутина без труда узнала среди них Калинкина. Узнала по страдальческому выражению лица, по всему его виду, растерянному и виноватому. Поймав на себе сочувствующий взгляд, Калинкин подошел к Лагутиной.

— Кого только ни спрашивал, сколько будет простаивать домна, ни от кого ничего не добился. Может, вы что слышали… — В его светлых глазах, отороченных светлыми же ресницами, сквозь безнадежность отчаяния промелькнула искорка живого интереса.

Любого вопроса могла ожидать от него Лагутина, но только не этого. Не за себя беспокоился Калинкин, а за печь, за цех, за завод. Чтобы хоть немного утешить его, рассказала о рудаевском варианте железной трубы.

— Фу, слава богу! — с облегчением вздохнул Калинкин. — Неделя — это не полтора месяца. — От радости у него даже повлажнели глаза. — Спасибо вам, спасибо…

«Нет, пусть им занимаются те, кому это по должности положено», — тут же решила Лагутина.

ГЛАВА 2

Как ни торопил Серафим Гаврилович механика цеха, однако испытание новой фурмы пришлось перенести на другой день. Нелегко оказалось приладить ее к водоохлаждаемой трубе. Диаметры были разные, пришлось делать переходной штуцер.

После ночной смены никто не ушел, остались и разливщики, и машинисты кранов, и даже каменщики, люди спокойные и уравновешенные.

Как только фурму установили, появился Борис Рудаев. Присутствие посторонних ему не понравилось — мало ли что вытворит конвертор при испытании, но спровадить любопытных было неудобно, их привела сюда кровная заинтересованность в судьбе цеха. И единственное, что он сделал, — это попросил всех не занятых работой отойти подальше.

Его волновал не только результат испытаний. Внушала беспокойство и репутация отца. Бахвалов на производстве не жалуют и спуску им не дают, а Серафим Гаврилович и достоинства фурмы всячески превозносил, и свои заслуги старался выпятить сверх всякой меры, чтобы выглядеть этаким спасителем человечества. Не имея пока что возможности проявить себя на новом месте, он обрадовался случаю хоть чем-нибудь доказать свою полезность. В мартеновском цехе у него был солидный вес, устойчивый авторитет, такой моральный капитал одной ошибкой не растратишь, а здесь он всего лишь обычный начинающий рядовой. Даже меньше, чем обычный. Разница между ним и другими начинающими в том, что другие совсем еще юные и зеленые, а он и с пролысинкой, и с проседью, и с тяжеленьким брюшком. Получись что не так — не миновать ему всеобщего осмеяния.

— Волнуешься? — спросил его Борис.

— Есть немного. Но больше… Как там Збандут? Держится?

— А что ему остается? — Борис горько усмехнулся. — Приходится делать бодрый вид, чтобы не распустили нюни другие.

— Прочно в галошу сели? Надолго?

— Думаю, через неделю выскочим.

— Тю! — с недоверчивым удивлением бросил Серафим Гаврилович.