И горы смотрят сверху

Она уселась на стульчик. Было видно, что здесь она чувствует себя уверенно и спокойно. В этой крохотной беседке, укрытой тенью от изнурительного летнего зноя, огражденной от чужих глаз густой листвой и защищенной от шума городской жизни, она была настоящей хозяйкой.

– Откуда это здесь взялось? – спросила я.

– Я сама себе устроила. Хорошо, правда? – На ее губах, тонких и бескровных, играла настоящая девичья улыбка. В глазах светилась радость. Она была горда собой.

– Правда, хорошо! – Я не смогла сдержать удивления и восхищения.

– Ну, ну, садись! – пригласила она меня.

Я зашла внутрь и уселась на второй стул.

– Ты в карты играть умеешь?

– Нет.

– Ладно, научу.

Она открыла ящичек под столом, вынула оттуда колоду карт – старых, потертых и потрепанных. На них с трудом можно было различить картинки.

– Красные – это черви и бубны. Черные – это трефы и пики. Запомнила?

– Ну, примерно.

– Всего в колоде пятьдесят две карты. В каждой масти по тринадцать карт, начиная с двоек и заканчивая тузом. Туз – самая сильная карта, она бьет любую другую. И так – по нисходящей. Король бьет любую карту, кроме туза. Дама – любую, кроме короля и туза. Валет – любую, кроме дамы, короля и туза. Поняла?

– Ну вроде бы.

– Еще есть козыри. Козырь бьет любую не козырную масть, но в своей масти подчиняется тем же правилам, что и остальные. Понятно?

– Понятно.

– Будем играть в дурака. Я тебе покажу.

Она раздала по шесть карт, открыла козырь – четверка бубен. Мы начали играть. Играла она легко, изящно, со знанием дела. Карты летели из-под ее рук, как перья, – ловко, метко.

Я быстро ухватила суть игры. Научилась отбиваться, собирать пары, удачно переводить, избавляться от мелкой ерунды, подкидывать новые карты… Но каждый раз соперница ловко выпутывалась из моих ловушек, умело отбивала мои нападки и всегда выходила победительницей.

– Это неинтересная игра, – заявила я.

– Конечно. Когда проигрываешь, всегда неинтересно, – резонно заметила старуха.

Моя подопечная обыгрывала меня раз за разом, и в какой-то момент я начала злиться. Она, наоборот, испытывала от каждой победы детский восторг. Щеки ее раскраснелись, с приоткрытых губ не сходила довольная улыбка, а глаза блестели так, как будто она собралась на свидание. Я же злилась все больше.

После очередного, шестого по счету поражения я в отчаянии воскликнула:

– Так нечестно! У меня же карты хорошие в руках! Почему я проигрываю?

Старуха хитро улыбнулась:

– Это потому, что ты играешь перебором – выбрасываешь карты, которые тебе приходят. А ты должна держать в уме всю колоду! Считать карты, которые уже вышли. Думать, какие у меня на руках. Пытаться угадать, что осталось в колоде. Вот когда будешь контролировать игру, ты будешь выигрывать.

– Но это невозможно! Как я могу держать в уме пятьдесят две карты?! Это нереально.

– А как ты хотела? Вот и жизнь твоя бессмысленная, потому что ты отвечаешь на чужие ходы. А ты должна делать свои и предугадывать ходы других. Вот тогда начнешь жить своей жизнью.

Я, конечно, ничего не поняла из ее слов.

– На сегодня я устала, – объявила моя соперница. – Принеси мне что-нибудь поесть. Хочу еще немного посидеть здесь.

Я сбегала на кухню, сделала на скорую руку бутерброды с сыром. Я уже получила право пользоваться хозяйской кухней и неплохо на ней ориентировалась. Когда в первый раз открыла кухонные ящики, была поражена – они были забиты продуктами так плотно, как будто старуха собиралась жить вечно. Старые, вздутые консервные банки, коробки с крупами, в которых давно уже завелись жучки, упаковки кофе и шоколадных конфет, покрытые плесенью, пачки нераспечатанных макарон, древнее печенье, прогорклое масло… Продуктов было столько, что можно было накормить целый пансионат одиноких старушек. Но о том, чтобы выбросить испорченную еду, речи быть не могло.

Я наскоро порезала огурцы и помидоры, которые нашла в холодильнике (слава богу, свежие, их только вчера привез Роман), и пулей понеслась вниз. Подходя к беседке с подносом в руках, я замерла от изумления. До меня доходил голос. Низкий, чистый, сильный голос. Она пела!

На слух я никак не могла разобрать слов. Что-то на идиш, наверное. Я остановилась так, чтобы старуха меня не заметила, и слушала ее пение. Пела она от души. Чуть фальшиво, простодушно преувеличивая свои вокальные данные, голос иногда срывался на старческое дребезжание. Но она пела! Это было глубокое, искреннее, настоящее пение. Я не понимала слов, но угадывала смысл. Она пела о любви, о разлуке, о тоске и печали. От этого пения, исходящего из самых недр ее души, безыскусного, но такого честного, у меня мурашки пошли по коже. Я стояла и слушала, пока она не закончила петь.

Наконец я приблизилась к ней и поставила поднос на бамбуковый столик.

– Почему так долго? – спросила она недовольным голосом.

– Я слышала, как вы поете.

– А, это… – Она рассеянно уставилась в одну точку. – Я всегда хотела петь. Но… Жизнь сложилась иначе…

* * *