И нас пожирает пламя

Молчание. А Пятьдесят Седьмой добавил:

– Почему вы сказали «раньше жили»?

– Я просто не так выразился. Я имел в виду «до того, как вас к нам привезли».

– Я устал. У меня болит…

– Да, мы знаем: вы должны потерпеть. Это не смертельно.

– А еще я утомился.

– Но вы же все это время не вставали с постели!

– Думать утомительно.

– Вы правы, но нужно постараться.

– Зачем?

– Чтобы связаться с вашей семьей.

– У меня есть семья?

– Мы не знаем. Вы женаты?

– Я?

Молчание. И Ганс Касторп подумал: мне бы хотелось жить и спать с Лео. Лео. Он уже тысячу лет о ней не вспоминал. Все вокруг по-прежнему было как в тумане.

Доктор Живаго, хорошенько поразмыслив, решил надавить на психику, помолчав подольше. Долгое-долгое время спустя он спросил:

– Сейчас, когда вы задумались, что встает у вас перед глазами?

– Ничего. Серая пелена.

– И больше ничего?

– Ну хорошо, еще у меня на уме одно мое давнее наваждение.

– Какое?

– Мотыльки.

– Какие еще мотыльки?

– Сумеречные бабочки.

– Вот так штука. А что в них интересного?

– Много что! Их так притягивает пламя, что они готовы сгореть дотла. Если, конечно, их не проглотит ящерка.

– Ну-ну… – несколько разочарованно протянул доктор Живаго.

– Это у меня и крутится в голове: ночные огни и мотыльки.

Живаго умолк, как будто пытаясь представить себе зажженный фонарь, окруженный сонмом мерзких насекомых.

– Вы знаете, сколько вам лет?

– Нет. Кажется, я никогда не считал.

– Возраст не вычисляется. Это известный факт.

– Я не могу столько думать, у меня уже голова разболелась.

– Это нормально. Вы получили сильную травму, и…

Пятьдесят Седьмой закрыл глаза, как будто пытаясь расслабиться и вырваться из цепких лап надоедливого доктора. Это надо же так надоесть человеку.

– Вы считаете меня надоедливым?

– Откуда вы знаете, о чем я думаю?

– Вы произнесли это вслух.

– Я всегда думаю вслух?

– Хорошо бы… Это бы значительно облегчило мою задачу определить, что именно с вами произошло: откуда вы ехали и куда.

– Когда я ехал оттуда и туда?

– Когда получили эту травму… Вы припомните, чтобы помочь нам вас вылечить. Откуда вы ехали.

Казалось, Пятьдесят Седьмой начинал припоминать. Во всяком случае, он внимательно вглядывался в пространство перед собой, отрешившись от ситуации, от разговора, от присутствия Живаго.

– Зовите меня Измаил.

– Как вы сказали?

– Не знаю. А что я сказал?

– Что ваше имя Измаил.

– Нет. Я сказал: зовите меня Измаил.

– Разве это не одно и то же?

Пятьдесят Седьмому, новоиспеченному Измаилу, дразнить этого чурбана показалось забавным.

– Это я-то чурбан?

– Опять я подумал вслух?

* * *

Прошли часы, долгие часы, и Пятьдесят Седьмой стал украдкой поглядывать на дверь, не зайдет ли кто с ним побеседовать. Наконец к нему заглянул Живаго и поприветствовал, с добрым утром, все в порядке? А Пятьдесят Седьмой ответил, скука смертная, сплошная потеря времени. Чего вы от меня хотите?

По-видимому, Живаго это заинтересовало: он открыл-таки дверь и вошел.

– Время теряем, а? – Он стал гораздо фамильярнее, как та женщина, его коллега, скорее всего желая, чтобы пациент к нему проникся.

– Мне скучно.

– Чем ты занимался до того, как попал в аварию?

– В какую аварию?

– Ну как же… Тебя привезли к нам, потому что ты сильно ударился головой…

– Ах да. И ногой, правда?

– Да. И рукой. Все под контролем.

– А кто-нибудь еще пострадал или только я один?

С заметной неловкостью Живаго ответил, откуда мне знать.

– А кто об этом знает хоть что-нибудь?

– Врач.

– Так пусть она зайдет, пусть… – Он умолк и растерянно посмотрел на собеседника: – А вы разве не врач?

– Нет. Я санитар.

– А.

Это его сбило с толку. Он долго не мог оправиться. Потом решил, что этот человек звания доктора Живаго недостоин. И с этого момента будет зваться просто Юрий.

– Я кое-что припоминаю.

– Что именно? – тут же оживился Юрий.

– Крики. Кто-то кричал: никто не идет, никто не приходит, нет? – Больной перешел на крик. – А? Никто не приходит! Ради всего святого!

Он остановился, тяжело дыша, с перекошенным лицом. Поглядел Юрию в глаза и сказал, а может, это я кричал. Не помню точно. Все как в тумане.

В это время бесшумно открылась дверь, вошла доктор и застыла на месте, чтобы не разрушить творящегося чародейства.

– А? – визжал он в бреду с искаженным лицом. – Пусть кто-нибудь придет!

Врач подошла поближе и взяла его за руку. Пациент начал понемногу успокаиваться.

– Измаил, – сказала она, когда решила, что больной наконец утихомирился. Он поглядел ей в глаза и только через несколько секунд ошеломленно спросил, почему вы зовете меня Измаилом, доктор?

Доктор Бовари[27] удивилась, но тут же овладела собой:

– Вы уже несколько часов твердите, что ваше имя Измаил.

– Я?

– Да. Кто это кричал, Измаил?

– Не знаю.

– Мужчина или женщина?

Больной притих. Неясно было, заснул он или задумался. И тут произнес, мужчина. Мужчина. И уверенно повторил, это был мужской голос. Голос мужчины. Да.

– Вы узнали этот голос?

– Может быть, это был я сам.

– Вы уверены?

– Нет. – И с некоторой опаской добавил: – Доктор Бовари. У меня…

– Как вы сказали?

– Доктор.

– Слушаю вас, Измаил.

– У меня есть родные? – спросил он, чтобы не молчать.

– Это мы и пытаемся выяснить.